Английский пациент

Когда лезвие притупилось, оторвал кусок от гимнастерки, положил между металлом бомбы и рабочим концом долота, потом ударил в торец рукоятки долота молотком. Только эта тряпица защищала его жизнь от гибельных искр. Но проблема заключалась в том, что у него закоченели пальцы: не гнулись и ничего не чувствовали.

Он продолжал отбивать металл по краям вокруг оторвавшейся головки. Снимал его слоями, надеясь, что заморозка примет этот вид хирургического вмешательства. Долото нельзя направить прямо: существует опасность задеть ударный капсюль, который воспламенит запальный стакан взрывателя.

Это заняло еще пять минут. Харди не ушел, стоял над ямой и подсказывал ему, сколько еще будет действовать заморозка. Но на самом деле никто точно не знал этого. Перед тем как головка взрывателя оторвалась, они замораживали другую часть; температура воды, хотя и низкая, была выше температуры металла.

Потом он что-то увидел. Контакт цепи колебался – тоненький серебряный усик. Как бы до него дотянуться! Кип попытался снова согреть руки, потирая их.

Выдохнул, застыл на несколько секунд и игольчатыми плоскогубцами разрезал проводок надвое до того, как снова вдохнул. Кип с трудом ловил воздух, и мороз побежденного металла обжег его руку. Бомба была мертва.

– Взрывателю конец. Запальный стакан выведен из строя. Поцелуй меня.

Харди уже крутил ворот лебедки на подъем, а Кип пытался вцепиться в веревку; но это плохо удавалось, ибо закоченели все мышцы. Он ощущал резкие рывки тали и с каждым разом все сильнее обвисал на кожаных ремнях, которыми был обвязан. Чувствовал, как ноги вылезали из тисков липкой грязи, как его доставали, словно труп из болота. Ступни показались из воды. Синий и коричневый – какое любопытное сочетание цветов… Он потихоньку появлялся из ямы на солнечный свет – сначала голова, потом торс…

Он висел, медленно вращаясь под вигвамом из шестов, которые держали блок. Харди обнимал его и одновременно расстегивал ремни подвески, высвобождая грудь, талию, бедра…

Вдруг он увидел огромную толпу, которая наблюдала за ним с расстояния метров в двадцать – слишком близко, что было очень опасно; в случае взрыва они могли погибнуть вместе с ним и Харди. Сержанту, конечно, было не до того, чтобы предупреждать и осаживать их.

Они молча наблюдали за ним, за индийцем, который склонился на плечо Харди и вряд ли мог сам дойти сейчас до джипа с оборудованием – инструментами, и канистрами, и одеялами, и переговорным устройством, провода от которого все еще бесшумно змеились вокруг, будто прислушиваясь к тишине в яме.

– Я не могу идти.

– Только до джипа. Еще несколько метров, сэр. Я соберу все наше имущество, не волнуйтесь.

Они немного постояли, потом медленно пошли. Толпа молча расступилась, давая дорогу. Люди смотрели на его смуглую кожу, босые ноги, мокрую гимнастерку, наблюдали за измученным лицом.

Когда они дошли до джипа, Кипа начало трясти. По глазам больно ударило отражение света от ветрового стекла. Харди пришлось поднять его и устроить на пассажирское сиденье в джипе.

Харди отошел за вещами, сапер медленно стянул мокрые брюки и завернулся в одеяло.

Потом сел. Он так замерз и устал, что даже не в силах был отвинтить крышку термоса с горячим чаем, который стоял рядом на сиденье. Подумал: «Мне, кажется, и не было страшно там. Я был только зол – из-за моей ошибки или из-за того, что в механизме мог оказаться сюрприз. Как реакция зверя на опасность, когда убежать нельзя и следует защищать себя».

Кип понял теперь, что только Харди продолжает видеть в нем человека.

Когда стоит жаркий день, каждый обитатель виллы Сан-Джироламо моет голову – сначала керосином, чтобы избежать появления вшей, а потом водой.

Кип лежит на спине. Его волосы разметались, глаза закрыты от яркого солнца; он кажется удивительно беззащитным сейчас. В нем чувствуется робость. Когда он принимает такую позу, то больше похож на мифическое существо, чем на человека. Хана сидит рядом, уже почти высушив свои темные волосы. В такие моменты он рассказывает ей о семье и о брате в тюрьме.

Он садится, перебрасывает волосы вперед и начинает вытирать полотенцем по всей длине[85]. А она, глядя на него в эти мгновения, представляет себе всех мужчин Азии: такие же неторопливые движения, их спокойную цивилизацию. Кип говорит о священных воинах, а она ощущает, что он – один из них, суровый и видимый, останавливающийся только в редкие минуты яркого солнца, когда можно быть беззаботным.

Его голова откинута к столу, и солнце сушит волосы, которые рассыпались, напоминая колосья, перевесившиеся через край соломенной корзинки странно-забавной формы.

Хотя он из Азии, но в последние военные годы словно приобрел английских родителей – и, как подобает послушному сыну, следует их правилам.