Английский пациент

Он ничего не ел и не пил, будучи не в силах проглотить ни крошки, ни капли. До наступления темноты очистил палатку от предметов военного назначения и саперного инструмента, сорвал знаки различия с собственной формы. Иную одежду пока взять негде. Перед тем как лечь, размотал тюрбан, расчесал волосы и завязал их в узел. Лег, наблюдая, как медленно угасает свет за стенками палатки. Его глаза держат последние лучи, уши слышат последний вздох ветра перед безветренной ночью – а потом остаются лишь приглушенные звуки птичьих крыльев и тонкие ночные шумы.

Он чувствует: Азия впитала, всосала, втянула в себя все ветры мира. Откладывает в сторону воспоминания обо всех крупных и мелких бомбах, с которыми пришлось иметь дело, и думает об одной. Кажется, она размером с город: от взрыва гибнут не единицы, не десятки и не сотни, а многие тысячи людей; живущие на земном шаре впервые становятся свидетелями столь массового убийства. Кип практически ничего не знает об этом новом виде оружия. Было ли оно внезапным выбросом тучи острых и быстрых кусочков металла или стремительным разливом струи раскаленного воздуха, воспламеняющей все живое? Но точно знает, что не позволит больше никому из них приблизиться к нему – и никогда больше не сможет есть или пить из глиняных черепков на каменной скамейке на террасе. Он не чувствует себя в состоянии вытащить спичку из мешка и зажечь лампу, ибо кажется, что заполыхает все вокруг. Когда было светло, достал из мешка фотографию семьи и долго смотрел. Его зовут Кирпал Сингх – и непонятно, что он здесь делает.

Сейчас он стоит под кипарисами в августовской жаре, без тюрбана, без рубашки. И в руках ничего нет.

Затем идет вдоль живой изгороди, ступая босыми ногами по траве, по каменному полу террасы и углям от костров. Его живое тело двигается сквозь это спящее царство, находящееся на краю злой и смертельно опасной Европы.

Рано утром Хана видит, что он стоит у входа в палатку. Вечером она замечала свет между деревьями. Вчера каждый ужинал в одиночестве, а пациент вообще отказался от еды. Теперь видно, как сапер взмахнул рукой, и стены палатки упали, словно спущенные паруса. Он поворачивается, идет к дому, поднимается по ступенькам террасы и исчезает.

В часовне он проходит мимо сгоревших скамеек к полукругу апсиды, где под брезентом, придавленным ветками, стоит мотоцикл марки «Триумф». Стягивает с машины покрытие, склоняется над нею и начинает смазывать маслом цепь и зубья передачи.

Когда Хана входит в часовню, открытую небу, сапер сидит, прислонившись к колесу.

– Кип.

Он ничего не отвечает, глядя сквозь нее.

– Кип, это я. Что нам теперь со всем этим делать?

Он словно окаменел.

Она опускается на колени и наклоняется к нему. Кладет голову на грудь. Слышит, как бьется сердце.

Он остается неподвижным.

Тогда она отодвигается от него.

– Однажды англичанин процитировал из какой-то книги: «Любовь так невелика, что может пролезть в игольное ушко».

Он ложится на пол в стороне от нее, лицо – в нескольких сантиметрах от дождевой лужицы.

Мальчик и девочка.

Когда сапер вытащил «Триумф» из-под брезента, Караваджо лежал на парапете, подложив предплечье под подбородок. Потом почувствовал, что не в силах больше оставаться в тягостной атмосфере этого дома, и ушел. Его не было, когда сапер завел мотоцикл, сел, – и машина ожила, дернулась вперед, а Хана стояла рядом.

Кирпал Сингх дотронулся до ее руки и поехал вниз по склону.

На середине дороги, ведущей к портам, его ждал Караваджо с автоматом в руках. Преградил мотоциклу путь, не приподнимая оружия в знак приветствия, и мальчик притормозил. Караваджо подошел и крепко обнял его. И сапер впервые почувствовал острую щетину Дэвида у себя на щеке. И вдруг ощутил, что его потянуло остаться, и собрал в кулак всю волю.

– Мне придется научиться жить без тебя, – сказал Караваджо.

Мальчик уехал, а пожилой мужчина побрел обратно в дом.

Мотоцикл взревел, оставляя за собой клубы пыли и кучи гравия, перепрыгнул через загородку для скота в проеме ворот и покатился вниз, прочь из деревни, сквозь аромат садов по обеим сторонам дороги, прилепившихся па склонах.

Кип принял привычное положение: грудь почти касается бака с горючим, руки раскинуты, что обеспечивает наименьшее лобовое сопротивление. Он направился на юг, покидая Флоренцию навсегда. Через Греве, Монтеварки и Амбру, маленькие городки, которые война обошла стороной. Затем, когда показалась новая цепь холмов, начал взбираться на гребень, в сторону Кортоны.

Он ехал против генерального направления былого продвижения войск союзников, как бы раскручивая обратно пружину их вторжения; по маршруту, который уже не был перегружен военной техникой. Выбирал только те дороги, которые знал, видя на расстоянии знакомые города-замки. У него не было ни багажа, ни оружия, почти все он оставил на вилле, и в первую очередь – инструменты-орудия, которые хоть как-то могли напомнить ему о саперном деле. А «Триумф» мчался и мчался, проезжая деревни, не делая остановок в городах и не давая воли воспоминаниям о войне.