Английский раб султана

Гиязеддин даже сравнил серый народ с собакой, которая злится не на человека, который ее бьет, а на палку, которой ее лупят. Старик зорко отметил, что порой самоотупение людей гораздо труднее разоблачить и искоренить, нежели то, которое сознательно спускается на них сверху.

— Только сам народ, очнувшись, может что-то решить в свою пользу, ибо, как сказал пророк Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует: "Ищи знание даже в Китае, стремление к знанию — обязанность каждого мусульманина". Знание — важнейшее украшение человека, оно и отличает его от животного. А если нечем отличить — чем же тогда лучше человек?

Так, рассуждая, путники незаметно доехали до дома Гиазеддина, а точнее — до большого имения, располагавшегося неподалеку от "Хлопкового Замка". Для Лео начинался какой-то совершенно новый, неведомый отрезок жизни, и пока было совершенно неясно, на что он будет похож и сколько продлится.

12

Имение улема Гиязеддина действительно было украшением местности и, пожалуй, могло бы получить название дворца, будь оно еще побольше и побогаче. Впрочем, Гиязеддин принадлежал к той немногочисленной категории истинных богословов, для которых познание мудрости было важнее сбирания многочисленных крох хлеба насущного.

Его, как и ему подобных, именовали "углоседами", то есть теми, кто проводит жизнь, сидя в неприметном углу за книгой, и редко выползает из своей норы на свет божий, по крайней мере, старается не делать этого без особой нужды.

Впрочем, и полным бессребреником Гиязеддин тоже не был, поэтому все же отвлекался от книг, чтобы присматривать за своим управляющим Ибрагимом.

Улем владел кое-какими землями по окрестностям, где во множестве паслись овцы. С овец состригали шерсть, отбеливали ее в волшебных иерапольских водах, а затем красили в тех же волшебных водах или особыми корнями. Также на земле Гиязеддина рос хлопок, и все это (и хлопок, и шерсть) продавал, с прибытком для себя, хитрый Ибрагим.

Его хозяин, как ни старался, не мог увидеть этот прибыток в отчетах. Гиязеддин мог вычислить путь планеты Кейван[81] и легко читал карту звездного неба, но в изучении отчётов был вовсе не так искусен. И коль скоро справедливо утверждение о том, что Ибрагим обворовывал хозяина, то не менее справедливым будет и то, что, веди улем хозяйство сам, он мог бы прийти к полному разорению.

Ибрагим являлся как бы меньшим злом по сравнению с могущим произойти большим, а Гиязеддин даже не знал, что управляющий успешно возродил на хозяйских землях бывшие там при византийцах виноградники.

Поскольку правоверным запрещено производить вино и торговать им, Ибрагим посадил на это дело некоего пройдоху-грека, который в свою очередь порядочно надувал Ибрагима.

О, сколько таких больших и малых кровососов кормил своей кровью Гиязеддин, сам того не ведая!

…Усадьба улема на плане имела вид прямоугольника. Её окружала стена, немного напоминавшая крепостную, с той лишь разницей, что она была тоньше, ниже, без башен, бойниц, зубцов и пушек. В одной из коротких стен размещался парадный вход, украшенный рельефной каменной резьбой, ведший в первый двор (авлу).

Этот двор представлял собой кучку разного рода построек, органично включенных в весьма небольшой — точнее, даже крохотный — парк. Тут жили слуги, имелись стойла для ослов и мулов, склады, баня.

Во втором, тоже небольшом, дворике высилась мечеть с одним минаретом. В третьем находилось жилое сердце имения — двухэтажные апартаменты хозяина с большой гостиной и библиотекой, гарем и кухня. Там же была выстроена высокая башня для астрономических наблюдений — использовать для этой цели минарет старому Гиязеддину было неудобно.

Окна везде были вытянутые, зачастую по два ряда на одном этаже (в этом случае нижние были прямоугольные, а верхние — круглые или овальные) и почти все закрывались искусно вырезанными деревянными решётками, делающими невозможным для людей снаружи видеть то, что делается внутри помещения.

Здания отапливались природной горячей иерапольской водой. Стены были украшены изразцовой плиткой — где с витиевато оформленными изречениями из Корана, где — разноцветной с цветами.

Но читателю наверняка хочется больше знать про гарем… Гарем был словно усадьбой в усадьбе, располагая собственным крохотным садом вокруг фонтана и своей банькой.

В этом обособленном мирке хозяйничала Шекер-Мемели-ханум, молодая вдова погибшего сына улема Гиязеддина, — высокая турчанка в истинно османском вкусе, то есть довольно тучная. Однако разглядеть ее красу, конечно, было ни для Лео, ни для кого другого невозможно: на людях она показывалась нечасто и была при этом настолько задрапирована, что, кроме глаз, ничего видно не было.

Для читателя, мы, конечно, приоткроем завесу тайны и скажем, что Шекер-Мемели носила широкие шаровары, рубаху до колен, длинный приталенный кафтан с пуговицами, подпоясанный шалью, а также тюрбан и тапки, которые годились хоть для дома, хоть для улицы. Вне дома все это тайное великолепие вдобавок заворачивалось еще в длиннющую накидку, до ступней, а голова и лицо прикрывались белой вуалью.