Аниара

И обитель Мимы женщина-пилот
вошла. Без слов махнула мне рукой —
и я включаю Миму.
Как независим наш пилот, как неприступен,
а ранит побольнее всякой розы,
хотя и не — как говорят — шипами.
Нет, роза ранит лишь самой собой,
бывает, что поранишься колючкой,
но чаще ранит просто красота,
своим огнем пронзая, как шипом.

А Дорис на шестом году полета,

как звездочка далекая, блестит,
как искорка, застрявшая в глазу,
и колет сердце золотой иглой
сквозь космос одуряюще-прозрачный.
Вблизи она светила, но не жгла.
Чем дальше Дорис — тем острей игла.

Включаю Миму я, сажусь и жду:

сейчас произойдет преображенье,
лицо у женщины-космопилота
засветится, обрушится стена,
скрывающая жизнь ее лица.
Проявится пред Мимой все, что скрыто.
И вот лицо сияет и пылает,
а голову кружит небесный хмель:
ведь жажда недоступного огромна,
а космос так богат недостижимым!
Она, как бы в объятиях богов,
растерянно, восторженно смеется.
Она в блаженстве. Вдруг переменился
знак фокуса у третьего вебена.
Волна другого мира вторглась в Миму.
Красавица бледнеет на глазах.

Стоп, Мима. Утешай, но не терзай.

Не нужно здесь показывать миры,
похожие на брошенную Землю.
Безвыходностями, в которых мы
запутались, бродя в долинах Дорис,
не стоит эту женщину томить.
И для нее я выключаю Миму.
Ведь Мима честно тащит на экран,
не разбирая, все, что попадется.
Красавица кивком благодарит:
она мою заботу оценила.
С порога обернувшись, молча просит
позвать ее, когда поймает Мима...
Я понимаю эту речь без слов.

О теплой Дорис, о прекрасной Дорис,

далекой Дорис, о звезде всех звезд,
теперь осталось только тосковать.
И не поймешь, в которой стороне
мерцаешь ты, средь звезд неразличима
теперь, когда прошло пять лет полета.
О Дорис, драгоценная звезда. 

20

Теперь мы одного хотим от Мимы:
чтоб из долины пролетевших волн
летели к нам далекие картины
давно минувших радостей и бед.
Путем неоднократных отражений —
природа их для нас непостижима —
волна изображений мчит сквозь космос,
и вести всех миров к нам поступают.
Приходят злые вести непрерывно.
Но о добре вестей почти что нет,
добро не предприимчиво по сути,
оно струит всегда один и тот же свет. 

21

Мечтатели мечтают, а сомненье
съедает их мечты, как кислота,
но в Миме сохраняются виденья,
их теплая живая красота.
Я консервирую все, что походит
на жизнь и утешеньем отдает.
Когда по кораблю тревога бродит,
когда тоска терзает людям нервы —
мы с Мимой подаем мечты-консервы. 

22