– В пятую? – удивилась и Колмановская. – Это же... слева! Это же для лялек, да, Захарчик? Ну, для таких, с мамашами. Да там вроде щас и нет никого... Так ты там одна будешь! – восхитилась она, и опять Яне в ухо! Яна отклонилась и выразительно на неё посмотрела. Только вся выразительность зря пропала – Колмановская такого не понимала. «Да и смотри, сколько хочешь», – сказала бы она – если бы поняла. Или нет, проорала б: «Да и смотри, сколько хочешь!!!». Но – не поняла, не заметила. Продолжала «подбадривать» Яну: – Одна будешь! Во всей секции! Слышишь?
Колмановской Яна сразу не понравилась. Ей нравились те, кто орал в ответ – или уж точно не заорал бы. Правда, таких, кто «уж точно», она овцами называла – таких, как Фролова, например. Но это были... ясные овцы. Ясные как день. Как в приговорочке – «Ну, с вами всё ясно!». К Фроловой можно было подойти, щёлкнуть по носу – и сказать: «Ну, с вами всё ясно!». А вот Яна... Яна мутная какая-то. Её не щёлкнешь. И даже неизвестно почему – не щёлкнешь и всё! А хочется.
– Представляешь, ты одна – а там крысы! Я точно тебе говорю, сама слышала, как санитарка...
– И вовсе не будет она одна, – сказала Захарченко. – Не будет одна! – повторила она громко. Колмановская всё больше её раздражала. – Там уже лежит какая-то, с ребёнком! Хотя... – добавила Захарченко тише, – хотя, говорят, она сумасшедшая. Да и ребёнок тоже. Ненормальный...
– Ого! – опять восхитилась Колмановская, на удивление всё расслышав. – И откуда только наш Захарчик всё знает?
– Я тебе не Захарчик.
– Ясно, ясно... Сумасшедшая мамашка – это круто! Круче крыс! Это... вау!
И вот Яна в таинственном «слева». Ни крыс, ни сумасшедших – никого.
Она забрела в свою – теперь свою – пятую палату, поставила пакет на пол и села на ближайшую из «взрослых» кроватей. Взрослых их было три, ровно половина, другие три – детские кроватки на колёсиках...
Как это, должно быть, легко, когда ты на этих колесиках! И всё за тебя решает кто-то, и этот кто-то, что бы ни решил, будет прав. Ведь этот кто-то – твоя мама...