— Дорогие гости, дамы и господа, леди и джентльмены, сеньоры и сеньориты, паны и паночки, матросы и морячки, трезвые и пьяные, холостые и притворяющиеся таковыми. Мы рады приветствовать вас на берегу средиземного моря, на побережье Турции, в Роуз отеле, на нашем шоу. Мы заранее приносим извинения за нашего слабоумного ведущего. Лечащий психиатр прописал ему бла-бла-терапию, и мы не теряем надежды на выздоровление, поэтому просим вас немножко потерпеть, когда он рассказывает историю своей жизни… Перейдем непосредственно к шоу..
Боб часто нервничал на сцене, зло кричал в микрофон, гневно прыгал, топал ногами, проявляя огненный темперамент, сжирающий его изнутри. Это было в моменты, когда зал вяло аплодировал, не находилось достаточно добровольцев для конкурсов или Маша с Мустафой долго подносили реквизит для игр. Я разряжал атмосферу:
— Не волнуйтесь, всё под контролем. Просто Боб сегодня повторно ходил к проктологу и ещё не оправился от исследования. Вдобавок ему поставили свечи с перцем.
Или:
— Его сегодня забыли выгулять и покормить, вот он и расстроился немножко. Слюна не ядовита, не обращайте внимания, биологической опасности заражения нет.
Шутил я над Бобом постоянно, по-русски он понимал гораздо хуже, чем говорил по-английски, от которого я его тоже освободил. Но вследствие выраженного эгоцентризма и землепупизма смех и улыбки шеф принимал на счёт своей харизмы и потерянного ещё в ясельном возрасте обояния. А может он и впрямь считал, что наша публика понимает, о чём он там талдычит на гюльбэ-бэрмэнктэ-чалышеяр, и тоже добавлял туда шутки и остроты. Иногда после шоу он спрашивал у меня, что значат те отдельные слова, после которых особенно смеётся публика, такие как: дурачок, турецкий Паша Воля, кащей безмозглый, дибилушка, дрищ Патрикеевич, бобовый стручок, глист с микрофоном, ах ты горюшко бобовое. Мы говорили, что это хорошие слова — слова почёта и уважения. Особенно ему понравилось слово «дурачок», и он его активно применял в общении с туристами, которые казались ему заслуживающими уважения.
— Как дила, дурачок? Харашо? — кричал он дядям с внушительной пивной комплекцией. — Давай, дурачок, сюда можно?
От окунания в бассейн и физических расправ после таких серьёзных заявок, Боба спасали величие души русской и вековая невосприимчивость славянским народом насмешек от тщедушных и юродивых. Оглядывая комплекцию Боба и невольно проникаясь внутренним сочувствием, дяди давали ему шанс повлачить ещё своё жалкое исхудалое существование на белом свете.
Также Боба интересовало, что такое — «губка Боб грязные носки». Мы перевели, что это титул возвышения — предводительства среди русских, принадлежность к элитарному обществу.
— Я здесь работать. Губка Боб грязные носки, — представлялся он при знакомстве.
Видя в ответ улыбку, он важно подтягивал вверх нижнюю губу и задирал подбородок. И страшно раздражался, брызгал слюной, когда юные отдыхающие кричали ему: «Эй, спанч-Боб, привет, дурачок».
— Йа, это что, какой спанч, йа? Сам спанч, йа, салак. Я Губка Боб, йя! Я шеф бурда, йя!
Так или иначе, на вечернее шоу стала собираться публика, и с полным залом работалось интереснее и веселее. Под сценой у нас была гримёрка со множеством костюмов, разной степени изношенности. Парики, шляпы, аксессуары в виде клоунских носов, накладных бород, бабочек, галстуков, очков. Громадное по протяжённости зеркало во всю стену над трюмо. Закупленный актёрский грим, краски использовались во всю, как для преображения гостей — участников конкурсов, так и для нас самих.
Когда проводился конкурс мистер отеля, мы препровождали участников под сцену — в гримёрку. Губка Боб в это время был настроен на турецкую волну вещания, ваш покорный слуга упражнялся в остроумии над ним на сцене, пока остальные «натуральные» аниматоры готовили участников к настоящему мужскому конкурсу, в котором всё насквозь пропитано патриархатом и духом шовинизма — к танцу живота. И вот первый преображённый участник выталкивался из-за кулис. Боб ходил вокруг него кругами, как заправская сваха, вопрошая: «Что это, йа? Моя не знать. Астарожна».
Мужчина, скрытый под париком, с накрашенными губами и глазами в восточной юбке и позванивающим позолоченными монетками поясом, вызывал восторг и одобрительный рёв зрительного зала. Надписи «kiss me» на груди и сердечки, сотворённые акварелью, дополняли портрет.
— Как тибя зовут? — спрашивал Боб и отрицательно цыкал, когда участник по привычке называл своё имя. — Нет, йок…. Фёдор — нет, неможна. Зульфия можна?
И новоиспечённая Зульфия зажигала, насколько позволяло умение двигать бёдрами и тазом и раскованность по системе всё включено, под ритмичные напевы мизмара, настукивания таблы и дохола. Чем сильнее было подпитие гостя, тем больший отклик из зала и щёлканье фотоаппаратов встречал её танец.