Анизотропное шоссе

Карик заметил, что Иван Антипович стал еще задумчивее, отодвинул от себя картошку и огурцы, достал давешнюю тетрадь и принялся ее перелистывать.

Изобретатель и рационализатор

– Ну, знакомьтесь, – дядя Коля подтолкнул Карика к стоящей на перроне девчонке. – Твоя двоюродная сестра Олеся. Можете поцеловаться.

– Вот еще! – фыркнул Карик. Ни с какими девчонками он знакомиться особо не желал, тем более по ней видно – вредина из вредин. Аккуратные косички, аккуратное платье, белые носочки и красные сандалии. И даже букетик цветов в руках.

– С приездом, Карик, – сказала Олеська так, будто давно репетировала. Шагнула к нему, поцеловала в щеку и сунула букетик, который он от неожиданности взял и даже понюхал. Пахло приятно.

Он хотел что-то сказать в отместку такое же вежливое, но Олеська отпихнула его в сторону, как досадную помеху, и повисла на шее дяди Коли, смешно дрыгая ногами:

– Папка, папка, как я соскучилась!

Пока Карик, кипя от злости, примеривался куда зашвырнуть дурацкий букетик, его осторожно похлопали по спине:

– Со-ба-чу-хин, – представился высоченный и худущий дядька. – Изобретатель и рационализатор. А вы, я полагаю, племянник Николая Степановича? Икар? Как вас по батюшке?

– Карик, – буркнул Карик. – Просто Карик.

– Очень приятно, – сказал Собачухин и обратился к дяде Коле: – Вы даже не представляете, Николай Степанович, на чем я вас сегодня повезу. А какие курноги у меня вымахали! Объедение!

Когда они все, груженные чемоданами, сумками и корзинами, часть которых тащила даже Олеська, даром что девчонка, спустились с эстакады, Собачухин сказал: «Айн моментум» и исчез, а Карик крутил головой, пытаясь определить какая из машин повезет их в Братск.

Сошедшие со струнохода люди тянулись к автобусам, складывали чемоданы в багажные отделения, поднимались по лесенкам внутрь, рассаживались. За кем-то приехали машины, еще более огромные, чем в Москве и Ленинграде, чуть ли не до верха заляпанные грязью и разбрасывающие с колес здоровенные комья влажной земли.

Олеська продолжала трещать, сообщая отцу последние новости, постоянно поминая какого-то Жевуна, пока к ним не подкатило нечто, остановилось, и оттуда выглянул Собачухин:

– Ну? Как вам моя коробчонка?

Поначалу Карик решил, что это детская машинка, ну, на каких малыши разъезжают по паркам и дворам, нажимая ногами на педали. У него самого была такая, даже фотография есть, где он сидит, совсем еще маленький, за рулем и, надув щеки, изображает урчание двигателя. Но в этой машине двигатель работал сам, да и воняло от нее настолько ужасно, что хотелось нос зажать.

Внутри оказалось гораздо хуже. Их с Олеськой усадили на заднее сидение, где коленки Карика упирались в кресло водителя, а макушка чуть не доставала до потолка. Олеська сидела так близко, что острый локоть девочки впился в бок, но отодвинуться было некуда. Когда внутрь забрались Собачухин и дядя Коля, кое-как запихнув вещи в крошечное отделение позади автомобиля, стало еще теснее.

– Как, молодежь? – Собачухин повернулся к ним, отчего кресло сильнее надавило на колени Карика. – Одобряете двигатель внутреннего сгорания?

– Сами знаете, что воняет, – сморщила нос Олеська.

Карик хотел сказать то же, но из мужской солидарности кивнул:

– Одобряем, – хотя и не понял – что такое двигатель внутреннего сгорания.

– Заводи свою коробчонку, – сказал дядя Коля и посмотрел на часы. – Мне еще в контору успеть заскочить.

– Никаких контор, папа, пока нормально не пообедаешь, – по-командирски сказала Олеська.

– Разберемся, – засмеялся дядя Коля, и машина поехала.

Ехать на ней оказалось еще страшнее. Она казалась муравьем среди движущихся нескончаемым потоком грузовиков. Проезжающий грузовик мог наехать колесом, смять машину как яичную скорлупу и, не заметив столь мелкой помехи, покатить дальше, сыто урча двигателем и пуская пар. Один раз на повороте Собачухин так сблизился со встречным прицепом, что заляпанное грязью колесо прокатилось почти впритык с автомобилем, и Карик от неожиданности схватил руку Олеськи.

– Ты чего? – девочка смотрела на него удивленно.

– Ничего, – пробормотал Карик. Он перестал глядеть в окно и стал смотреть себе на колени, а когда и это наскучило – искоса на Олеську, которая, казалось, нисколько не боялась ехать в крошечном аппарате.

Она сидела, подавшись вперед, опершись локтями на спинку отцовского кресла, и в широком разрезе сарафана Карик вдруг увидел то, что видеть ему не следовало. Уши вспыхнули.

– Погубишь ты нас, изобретатель и рационализатор, – качал головой дядя Коля.

– Зато скорость какая, скорость! Размеры и вес автомобиля диктовались расчетной мощностью двигателя, но у подобных параметров есть и другие неоспоримые преимущества, – сказал Собачухин. – Вот, например…

– Ну-ка, останавливай свою шарманку, – вдруг прервал его дядя Коля.

– Никак Мерзлякин голосует! – воскликнул Собачухин и так резко повернул руль, что Карик опрокинулся на Олеську. Он ожидал, что девочка заверещит, запищит, но Олеська спокойно подождала, пока он сядет прямо и спросила:

– Не ушибся? Когда с Собачухиным ездишь, надо всегда за что-нибудь держаться.