Анизотропное шоссе

Гигантоид

– Вот, полюбуйся, – сказал Мерзлякин дяде Коле. – Никакого качества строительства, а ведь я говорил – здесь самый опасный участок. Ящеры так и прут. Тут тропа пролегала на Шурино болото, где гигантоиды кладки обустраивали. Болота нет, тропы нет, но им ведь не объяснишь, глупым тварям.

Карик стоял, задрав голову, прислушиваясь к разговору взрослых. Дорогу с обеих сторон огораживали высоченные столбы с протянутыми между ними толстыми, в два кулака, проводами, а лес вокруг был вырублен.

– Электроограждение, или, как мы его называем, Периметр, – услужливо объяснила Олеська. – По проводам электричество течет, ящеров отпугивать. Ты такое видел?

– Не-а, – покачал головой Карик. – Неужели отпугнет? Они ведь огромные. С гору. Такая махина и не заметит, когда на дорогу попрет.

– Заметит, – пообещала Олеська. – Ток очень сильный. Усть-Илимская электростанция его подает. Представляешь? Прежде чем за Братскую браться, пришлось специальную электростанцию построить, безопасность обеспечивать. Климатические установки далеко к северу стоят, до нас не добивают. Чуешь как жарко?

– Чую, – сказал Карик. От жары он изнывал и в который раз проклял себя за то, что не послушался дядю Колю и обрядился в брюки и рубашку с длинным рукавом. Для солидности, видите ли. А если честно – из-за стеснения перед незнакомой тогда Олеськой. Которая могла и засмеять, увидев его в шортиках и майке. Теперь он завидовал ей, одетой в проветражный сарафанчик.

Дядя Коля и Мерзлякин сидели на корточках у одного из столбов, что-то внимательно разглядывая. Карик сделал, как бы невзначай, в их сторону несколько шагов, получше рассмотреть – чем они занимались.

– Раз трещина, – говорил Мерзлякин, – два трещина. Тут сейчас кусок отвалиться. В общем, как хочешь, Николай, а я на бетонщиков и на бригадира, кто такое учудил, докладную пишу.

– Кому?

– Что – кому?

– Напишешь.

– Самому, – веско сказал Мерзлякин.

– Вот черт! – вдруг заорал Собачухин, до того копавшийся в двигателе.

Карик обернулся, но Собачухин смотрел в сторону заграждения, да еще рукой показывал, на одной ноге подпрыгивая. Вид у него имелся потешный. И только теперь Карик вдруг почувствовал подрагивание земли под ногами. Словно она барабан и в нее гулко колотили – бум-бум-бум! Сначала ему показалось, это гул тяжелых грузовиков, мчащихся по дороге нескончаемой вереницей, но тут раздался треск, и там, где вырубка заканчивалась и начинался густой лес, высоченная сосна накренилась, надломилась и с грохотом обрушилась на полосу отчуждения.

– Ты только ничего не бойся, – шепотом сказала Олеська. – Они сюда ни в жизнь не пройдут. Проверено.

Пока Карик хотел ее спросить – кого ему не бояться, и кто сюда не пройдет, он вдруг увидел сам – кого и кто. И ему невыносимо захотелось в Москву. А еще лучше – обратно, в Ленинград, где о таких штуках можно узнать только на уроке природоведения или посмотреть в передаче «В мире животных». Но он продолжал стоять на месте, ни жив, ни мертв, и смотреть, как из леса выходит, выползает, выкатывается необъятное для глаз серое, морщинистое, с наростами бляшек тело, во много раз превосходящее самые огроменные машины, какие только видел Карик. Ноги ящера поднимались медленно, будто не в силах выдерживать носимую ими тушу, и опускались с такой силой, что почва расплескивалась, точно покрытая ряской лужа.

– Гигантоид, – сказал Собачухин. – Красавец. Матерый человечище.

Животное двигалось к ограждению. Длинная шея и голова почти достали провода, а тело продолжало вытягиваться из леса, и толстый хвост медленно и величаво раскачивался из стороны в сторону, ударяя по стволам деревьев. Деревья скрипели и стонали.

Затем включилась сирена. Оглушающая. Рвущая уши. И Карик заткнул их ладонями, но это мало помогло. Звук ввинчивался в голову с упрямством шурупа. Карик упал, от боли засучил ногами, закричал, заплакал, и сквозь слезы видел, как дядя Коля и Мерзлякин побежали от ограждения, а Олеська вцепилась в него и пыталась то ли поднять, то ли тащить к машине, а голова ящера была совсем рядом, и казалось – протяни руку и коснешься гребня над выпученными глазами, а она все приближалась, пока между ноздрями чудища и витым проводом не проскочила молния, разинулась пасть с зубами размером с пеньки от срезанных сосен, а может и больше, и вой сирен перекрыл могучий рев рассерженного гигантоида.

Чьи-то сильные руки вздернули Карика в небо и поставили на ноги. Он пошатнулся, но его поддержали.

Появилось озабоченное лицо дяди Коли. Он что-то говорил, но Карик не слышал, продолжая зажимать уши. А из-за его плеча выглядывала Олеська, и тут Карику стало совсем-совсем стыдно.

И он заплакал.

Карик убегает в лес

– Ну, что? Искупаемся? – предложила Олеська. Вода в запруде выглядела спокойной, не такой стремительной, как в Ангаре. Хотя наверняка была такой же холодной – бодрящий ветерок, дующий от запруды, отгонял тучки гнуса и приятно холодил расчесанные щеки.

– У меня купального костюма нет, – пробормотал Карик.

– Вот чудак, – сказала Олеська, – ты что – совсем дикий?