Анкета. Общедоступный песенник

Лена подсела к любителю Шекспира и стала о чем-то с ним тихо говорить. Тот перестал кушать, рассуждал внимательно и осторожно — будто отец с дочкой говорит или учитель с ученицей. Лена-ханум, попытался насмешливо настроить себя Сергей. Гюльчатай. И выпил, не дожидаясь тоста, полный стакан, благо ему подливали сразу же по мере опустошения. Лена-ханум, сероглазая, рот обветренный, нос облупленный, прямые волосы торчат из-под платка, волосы, глядя на которые вспоминаешь строчку Янки Дягилевой, Царство ей небесное: «Не сохнет сено в моей рыжей башке.» Царство им всем небесное. Помянем. Он выпил еще и почувствовал вдруг ответственность за судьбу этой девчушки, оказавшейся в компании темпераментных южных мужчин. А Шекспир темпераменту — не помеха! Он встал и сказал:

— Ну, спасибо, нам пора.

Никакой реакции.

— Лена, лапушка, нам пора!

— Тебе пора, ты и иди, — сказала Лена. — Лапушка!

Сергей Иванов сел. Главное не напиться, сказал он себе. И выпил еще стакан.

Это оказалось коварное вино. Легко и весело шумело оно в голове, но когда Сергей Иванов решил проявить настойчивость и увести Лену, невзирая на ее возражения, оказалось, что встать он не может. Это его рассмешило, и он рассмеялся. Он смеялся так долго, что заболел живот и потекли слезы из глаз. Южные люди смотрели на это приветливо, радуясь веселью гостя. Потом чьи-то руки сильно и осторожно приподняли Сергея и понесли. Руки старшего брата, подумал Сергей Иванов, у которого не было старшего брата. Младшему брату обязательно нужен старший брат, а старшему — младший. Какой-то сарай. Кровать.

Но, едва его уложили, Сергей все понял. Его сейчас запрут здесь, а Лену изнасилуют всей компанией. Любитель Шекспира будет первым. И Сергей Иванов вскочил, выбежал из сарая, схватил какой-то дрын, побежал к костру с криком:

— Ленка, беги! Беги, я их всех сейчас! Беги!

Но споткнулся, упал. И уснул.

Проснулся он вполне ясным и свежим, благодаря своей юности и здоровью организма. Вышел из сарая и удивился, что еще день. Все работали, наполняя пустой окрестный воздух стуком молотков и визжаньем ножовок, а любитель Шекспира стоял с Леной — так стоят при прощании.

— Выспался? Пошли, — сказала Лена.

— Я прошу прощения, я вел себя глупо, — обратился Сергей Иванов к любителю Шекспира. Тот некоторое время задумчиво смотрел на него, словно решая, простить или не простить, потом сказал Лене:

— Все-таки останьтесь. Вы нравитесь мне.

— Вы мне тоже нравитесь. Но вы со мной не сможете. Серьгу из носа потребуете снять, например.

Любитель Шекспира, тяжело подумав, не согласился:

— Зачем требовать? Попрошу.

— Для вас это одно и то же.

— Вы плохо думаете о моей национальности.

— Плохо. Только я национальность мужчин имею в виду.

— Ты умная и красивая, и изящная. Я обожествляю все изящное.

— Я вульгарная. Матом ругаюсь.

— В изяществе может быть доля вульгарности. Останьтесь.

— Что я буду делать? Варить для вас обед?

— Ни в коем случае! Просто будете тут жить. А от них вы не услышите ни одного слова, ни одного взгляда не увидите, клянусь!

— Да мне все равно. Просто я другого люблю.

— Мне это очень жаль. Но я буду надеяться. Не потеряйте мой телефон, Елена!

И любитель Шекспира, оставаясь мужчиной, которому не пристало ждать ухода женщины и махать вслед ей ручкой, круто повернулся и пошел к своим, издали увидев какой-то непорядок в работе и распоряжаясь на своем гортанном языке — и совсем другим голосом.

— Чем это ты его успела? — спросил Иванов.

Лена промолчала.

— И откуда он такой образованный? Шекспира наизусть знает!

Лена промолчала.

Наконец отыскали они эту улицу Тургенева и дом номер семнадцать. Во дворе хмурый мужик, чего-то прибивая и не оставляя своего занятия, ответил сердито, что никаких теток и вообще женщин с такой фамилией он знать не знает, сроду их тут не бывало, в поселковом совете или как он теперь называется, могут сказать адрес, а где поселковый совет, объяснять долго, а ему некогда и он не справочное бюро вообще-то.

— Ты не справочное бюро. Ты говнюк, — сказала Лена.

Мужик опустил руки и изумленно спросил:

— Это почему же?

— По-человечески разговаривать надо с людьми, — объяснила Лена.

— Ты думаешь, если ты женского пола, я не могу тебя охреначить молотком вот по черепу тебя? — задал вопрос мужик.

— Можешь, — обнадежила его Лена.

— Еще как могу, — подтвердил мужик. — Катитесь отсюдова.

Они медленно пошли.

Вот тебе и писательский поселок. Этот, с молотком, вполне может быть, сочиняет, например, детские стишки на основе своего садово-огородного быта. Я скворечню прибиваю, птиц на лето поджидаю, прилетайте, птицы, к нам, я вам вдоволь корму дам.

— Мать напутала, наверно, — сказала Лена. — Объясняет сроду долго и подробно — и так, что не разберешься. Сказала: там поселочек, там писатели живут, и все улицы литературные: Некрасова, Лермонтова, Тургенева, но не перепутай, по этой же ветке есть Внуково, там тоже писатели, и тоже улицы литературные, так вот во Внуково тебе не надо, а тебе в Переделкино надо. Сто раз повторила — и я, скорее всего, напутала. Во Внуково нам надо, а не в Переделкино.

— Ну, поехали во Внуково.