Анкета. Общедоступный песенник

— За что? — удивился я.

— Ну, как же…

— Не спеши радоваться. Я могу сейчас позвонить из машины и сказать, что все остается в силе. Или отдать приказ завтра. Или послезавтра. Или…

— Но ты же обещал! — закричал Кайретов.

— Мало ли! Будь здоров!

— Ты садист! — заплакал мне вслед Кайретов. Я остался равнодушен. Но вечером, чтобы сбросить балласт с души, которая чувствовала себя все-таки не совсем уютно, я разрешил себе пожалеть Кайретова, слушал органную прелюдию Баха en ut mineur и жалел его — не Баха, а Кайретова, со слезами. Впрочем, и Баха тоже. Кстати, пью я теперь не так как когда-то. Захочется — и я хочу. А хочу не хотеть — не хочу. Жизнь моя стала упорядоченной. Когда мне надоедает работа (а достиг я производительности такой, что сам удивляюсь, с несколькими изданиями подписал договоры на исключительное сотрудничество, поставляя им кроссворды под псевдонимами, а они их печатают по пять-шесть штук в одном номере, таких развлекательных газеток и журнальчиков много стало), я не жду отдохновенного настроения; услужливо, как дрессированная собака, подползает ко мне, виляя хвостом, анкетная фраза — ВЫ ЛЮБИТЕ РАЗНЫЕ ИГРЫ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ — и я еду играть в теннис на кортах спорткомплекса «Юность» — с лучшими любителями города, и стал уже средь них фаворитом, проиграть мне не «всухую» считается уже достижением. К вечеру отправляюсь — изредка с Вероникой — чтоб побаловать ее, но чаще один — в «Ротонду». Там меня считают темной лошадкой. Наводили справки, выясняя, кто я такой. Ничего особенного не выяснили, остались в недоумении. Не любя оставаться в недоумении, подослали поговорить со мной человека, которого назову Некто. Он вел речь, а другие, сгруппировавшись поблизости, слушали, находясь в состоянии готовности.

— Кто ты? — просил Некто. Я назвал имя, отчество, фамилию.

— Я не об этом, — сказал Некто. — Я спросил, кто ты?

Я, усмехнувшись, повторил имя, отчество, фамилию. Некто успокоил присутствующих поднятием руки и задал вопрос иначе.

— Хорошо. Тогда — с кем ты?

— Я один. Я сам по себе.

— Так не бывает.

— Бывает. В виде исключения.

— Я не люблю исключений, — сказал Некто.

— Я тоже не люблю, — солидаризовался я с ним. — С детства — когда еще изучал правила русского языка. Исключения только сбивают с толку. Но они есть, понимаете? Они объективно есть — и ничего с ними не поделаешь! После «ц» в корнях слов что пишется — «и» или «ы»?

Некто задумался. Кто-то ему шепнул. — «Ы»! — сказал Некто. — Цырк!

— А вот и нет! Цирк как раз через «и». А также цистерна, циркуль, цитата, порция, пацифист, цимбалы, сациви даже, хоть и грузинское слово. Не путать с окончаниями! Там — огурцы, отцы, мальцы — на конце — «ы». А исключения — всего несколько слов: цыц, на цыпочках, цыпленок, цыган, цыкнуть. Есть мнемоническая пословица, позволяющая это запомнить:

«Цыган на цыпочках подошел к цыпленку и цыкнул: цыц!»

— Постой, не так быстро! Запиши! — велел Некто своему подручному.

— Это надо, а! — восхитился он.

— Вот я Кеше расскажу, Кеша просто упадет, он любит такие штуки! Это лучше, чем про чукчей анекдоты или про Чапаева, откуда ты это знаешь? Ты ученый, что ль?

— Я изобретатель. Имею за изобретения немного денег и хожу сюда, вот и все.

— Так бы сразу и сказал. Изобретателей мы не трогаем, — раздобрился Некто. Как там? Цыган на цырлах?…

— А что такое цырлы?

— Ученый, а не знаешь! Ладно, иди и живи.

Но иногда эта беспроигрышная игра в супермена, бесконечная череда удач и даже постоянное безупречное здоровье — все прискучивает мне. Заказав себе состояние унылой расслабленности, я бреду на рынок «Северный» за покупками. Продавцы и продавщицы нагло, на глазах обсчитывают и обвешивают меня (ВЫ СЛИШКОМ ДОВЕРЧИВЫ), меня пихают боками, локтями, тележками, наступают на ноги, поливают бранью, смеются над моей растерянностью (ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ СЕБЯ БЕСПОМОЩНЫМ В БОЛЬШОМ СКОПЛЕНИИ ЛЮДЕЙ), я ухожу обиженный, униженный и оскорбленный, сладко растравляя в себе эти ощущения и чувствуя братство со всеми, кто обижен, унижен и оскорблен. То есть — с большинством человечества. А через день у той же тети, обсчитавшей и обвесившей меня, я беру с прилавка десяток апельсинов и опускаю преспокойно в сумку, она открывает рот, я говорю негромко, глядя ей в глаза со смертельно-опасной вкрадчивостью: «Лучше молчи, голубушка», — и она так и остается с открытым ртом. Подчас мне хочется настоящей любви. Я еду к Алексине. Она, словно уже забывшая меня, вдруг вспоминает — и страшно радуется тому обстоятельству, что я есть. До поздней ночи и даже до утра, будто вернулась неистощимая ненасытная юность, мы любим друг друга и говорим о нашей любви. Утром я уезжаю, не будя ее. Еду по пустому городу на «моторе» (мог бы иметь свою машину, но слишком много хлопот), гляжу на дома, в которых спят люди, и поражаюсь, насколько эти люди беспомощны, насколько неспособны сами устроить свою судьбу!..

* * *

15 июня 1996 г.