Анхен и Мари. Прима-балерина

В самый, значит, последний момент маршрут изменили. Послал я, значит, депешу в Одессу кому следует. Нашли они потом заложенную мину в четырнадцати километрах от города. Если бы не Эмма Радова, мы все погибли б. А ты говоришь измена. Да за такую мать невесте Вашей сто грехов списать можно было! Ей Богу, святая женщина.

* * *

Лужи блестели, отражая свет уходящего солнца. Небо, в свинцовых рваных тучах, давило. Анхен брела домой уставшая, выжатая, как бельё после стирки.

– Вот что надобно мне сейчас! – сказала она, увидев вывеску кондитерской лавки, и перешла на другую сторону дороги.

– Сколько лет, сколько зим! Анна Николаевна, голубушка, давненько Вы ко мне не заглядывали. А что же сестрица Ваша? Здорова ли она? – завалил её вопросами улыбчивый хозяин лавки Жорж Мармеладов.

Месье Жорж, пучеглазый, кудрявый брюнет лет сорока, стоял за прилавком орехового цвета со стеклянной витриной, уставленной соблазнительными сладостями.

– Здорова. Что сделается ей? Читает и музицирует. Музицирует и читает.

– Ну и славно. А вот Вы, барышня, мне совсем не нравитесь. Думы невесёлые Ваше личико не красят. Поверьте старому Жоржу. Что у Вас стряслось? Рассказывайте.

– Да. Ерунда. По работе всё, по службе. Дело новое висит у нас. Запутанное донельзя, – отмахнулась Анхен.

– Ах, вон оно что! Тогда Вы пришли по адресу. Известно ли Вам, что десерты улучшают настроение в сто миллионов раз?

Хозяин кондитерской лавки подмигнул ей, и они вместе рассмеялись.

– Что желает мадмуазель для поднятия душевного настроя?

– Всё как обычно, месье Жорж. Конфет господ Абрикосовых – разных, коробку монпансье и пастилы.

Идти до дому с увесистым пакетом сладостей стало гораздо легче. И лужи казались веселее, и небо выше. Улыбка сползла с лица Анхен, едва она увидела домовладелицу, стоящую в парадной. Никакой радости! А то привяжется опять с расспросами.

– Анна Николаевна, я погляжу, Вы из кондитерской идёте. Что за праздник нынче? Неужели Святых жен-мироносиц, праведного Иосифа Аримафейского и Никодима? – всё-таки спросила её госпожа Вислоушкина, пытаясь разглядеть, что в пакете.

– За праздниками Вам до́лжно следить, Серафима Савельевна, а не мне. Не помешало бы и за домом приглядывать. Хоть иногда. Вон ступени грязные какие. Ая-яй-яй! Ведь поскользнуться можно и упасть, – пожурила любопытную старушку Анхен и демонстративно торжественно поднялась по лестнице, избегая мест не совсем чистых.

Дверь в квартиру ей отворила Акулина и с порога начала ворчать.

– Вот как всегда ты, Анька, грязюку притащила с улицы-то, Боже упаси. Сымай обувку-то. Сымай скорее! Да не здесь, а на коврике. Э-эх!

Анхен не обращала на неё внимания, а присела и обняла прискакавшую в прихожую крольчиху Джоконду. Любимицу.

– Машенька всё же умницей выросла, не чета тебе шилохвостке. И ботики у неё чистенькие, и сама опрятная, да вежливая. Э-эх! – продолжала монотонную речь Акулина.

Анхен прошла в гостиную и застала там задумчивую Мари. Та сидела с бумагой в руках за столом, освещённым жёлтым светом керосиновой лампы.

– Привет, сестрица. Читаем что? – с ходу спросила её Анхен.

– Маменька письмо прислала, – ответила Мари, снимая очки.

– Что сообщает?

– Летом намерена приехать в Петербург, – сказала Мари и улыбнулась. – По делам монастыря и нас навестить.

– В самом деле?! Не врёшь? – спросила Анхен.

– Фу, Анхен! Что за площадная речь? – упрекнула её Мари.

Анхен поставила крольчиху на пол, подлетела к сестре, выхватила бумагу и пробежала письмо по диагонали.

– Ура!!! – закричала она, не особо вчитываясь однако.

Джоконда испугалась крика и спряталась за буфет. Акулина прибежала, насколько она могла бежать, из кухни.

– Вот оглашенная, – только и смогла сказать старая служанка.

– Акулина, маменька приезжает! – подлетела Анхен к няньке и закричала ей в лицо. – Маменька!

– Радость-то какая. Ну, слава Богу! – охнула Акулина и ушла обратно на кухню, проворчав. – Может хоть пожурит вас да к порядку приучит, а то совсем от рук отбились.

За вечерним чаем близнецы сидели чинно, думая каждая о своём. Мари о том, что надобно рассказать маменьке в первую очередь. Анхен о том, что будет хвалиться работой, покажет новые альбомы с рисунками.

– Как там дело балерин? Сдвинулось с места? – нарушила молчание Мари.

– Можно и так сказать. Сегодня были мы на квартире Элеоноры Черникиной и матушку её застали, лежащей на полу.

– Вот как? Отчего же?

– Напали на неё – мужчина и женщина, оба в масках. Бумаги требовали. Пытали. Дело становится всё более запутанным, – ответила Анхен, вздохнув.

– Боже мой! Неужели и матушку её погубили? – спросила Мари испуганно.

– Нет. Жива. Но странно всё так. Всё странно, – задумчиво сказала Анхен, взяв в руки кусочек пастилы, но так и не откусив от него.

– Что именно?

– Вряд ли совпадением сие можно считать. Давай логически рассуждать. Тебе трудно будет, но соберись, – не преминула поддеть сестру Анхен. – Черникину Элеонору прима-балерина на сцене застрелила. И сделала она сие от чистого, так сказать, сердца, а не по расчёту.