Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

С этими днями рождения, к слову сказать, происходит путаница некоторая. Ну, вот недавно, месяц назад, мы, то есть некая общественность, праздновали 75-летие Бродского. Это такая немножко – да почему немножко? просто – фиктивная дата, потому что он был на несколько лет, на почти четыре года моложе меня, другими словами, он вполне мог быть жив сейчас. Однако, как я написал в одном месте, боги забрали его в 55 лет, то есть его следующая дата уже должна была быть и будет, я в этом почти уверен, столетие, когда легкий первый воздух вечности овевает имя ушедшего человека. А что касается Ахматовой, она прожила жизнь не споловиненную, а, будем считать, полную, хотя могла и бо́льшую: она была создана для более долгой жизни. Обстоятельства, выше всякой меры обрушившиеся на ее дни, болезни не дали ей прожить даже 77 лет. Ее день рождения мы приходим праздновать. По ее приглашению я присутствовал на – не со стопроцентной ответственностью говорю, но – по-моему, на пяти днях ее рождения. С нею присутствующей. И сейчас на десяти уже без нее. Какая разница между теми и этими? Ничего, что то, что я скажу, будет разочаровывающим? Потому что я произнесу тавтологию, дурное тождество по виду. Разница в том, что те дни рождения были с ней, а эти без нее. Но потерпите несколько секунд, не дуйтесь на то, что вас водят за нос. Что я хочу сказать, что вкладываю, какое содержание в это банальное заявление? У нее есть такое трехстишие в «Поэме без героя»:

Скоро мне нужна будет лира,
Но Софокла уже, не Шекспира:
На пороге стоит судьба…

Она этим сказала, что древнее античное понятие судьбы, которое приходит к человеку, ждет его, устраивает его биографию, приводит его к концу, – что лира, способная воспеть это, будет ей нужна, потому что она прожила такую жизнь. Жизнь не только современной женщины, но и античной героини.

В этом трехстишии главное слово – «на пороге стоит судьба». Я имею в виду, что, когда я приходил на день рождения к ней живой, или вообще приходил по складывавшимся условиям – переводили что-то, или что-то надо было редактировать, или просто поговорить, – она выходила. Это была Анна Андреевна Ахматова – старая, грузная, седая женщина, медленно ходившая, а вместе с тем, время позаботилось высечь в ее внешности черты вот этой античной судьбы, древней античной судьбы, Ананке. Это она выходила. «На пороге стоит судьба» – для меня эта строчка буквальна: вон то крыльцо. Даже есть фотография такая, где я стою внизу, разговариваю с ней, а она смотрит на меня сверху, и это лицо у нее уже не ее индивидуальное только, а лицо античной судьбы.

Ахматова – современница своих ровесников, которые были фантастически одаренными поэтами, и у каждого из них легко найти строчку, строфу, стихи, несколько стихотворений, предъявляющих репрезентативно их гениальность. У этих Мандельштама, у Цветаевой, у Пастернака, у Маяковского, у Ходасевича. А что-то такое ослепительное найти у нее очень трудно, потому что она на вид говорит вроде того, как люди говорят, как мы с вами. Это не то, про что три года назад в записи говорил здесь Бродский, хотя кажется близким по теме. Для меня, сколько я над этим ни бился, никак я не натыкался на стих, помеченный исключительностью. А потом вспомнил, у нее есть не очень известное стихотворение 16-го года, которое начинается: «По неделе ни слова ни с кем не скажу». А кончается так (простите, что пересказываю затрапезной прозой): там появляется незнакомый человек и спрашивает ее: «Ты не та ли, кого я повсюду ищу?» «Я чужому ответила: «Нет!»» – говорит она. И тогда он называет четыре приметы страны, «Где мы встретиться снова должны: / Море, круглая бухта, высокий маяк, / А всего непременней – полынь… / И как жизнь началась, пусть и кончится так. / Я сказала, что знаю: аминь!». Это настолько слова привычные, настолько не останавливающие на себе внимание, что довольно трудно увидеть неуместность слова «аминь» в этом тексте. Меня будут разубеждать, да я и сам могу доказывать, что нет, нет, вполне уместно. Но на самом деле оно появляется откуда-то ниоткуда, это слово.