Анна Болейн. Страсть короля

– И вы думаете, это тронет папу? – Анна была полна презрительной насмешливости. – Генрих, мне двадцать девять, и я не молодею. Если вы надеетесь обрести сыновей, вам надо действовать более решительно, а не слать петиции.

– Анна, если я выберу какой-нибудь иной путь и не стану ждать решения папы, император может объявить войну. Вы понимаете, сколько врагов я нажил в стремлении к нашему браку? Не только за границей, но и здесь, в моем королевстве, при моем дворе! Вы хоть представляете, чем я рискую ради вас? Своей популярностью, безопасностью Англии, самого моего трона!

– Это не имеет значения! – страстно возразила она, понимая: нужно остановить его, чтобы не думал о ней как о причине всех проблем. – Значение имеем мы и наш брак. Знаете, я читала о древнем пророчестве, что в наше время одна королева должна сгореть на костре. Это могу быть я! Я знаю, меня ненавидят, и сокрушаюсь об этом. Но даже если мне придется перенести тысячу смертей, моя любовь к вам не уменьшится ни на йоту!

Тут Генрих поцеловал возлюбленную и на время позабыл о своих тревогах. Однако слова короля немного отрезвили Анну, она решила отныне проявлять к нему чуть больше почтения и постараться стать снова той женщиной, в которую он когда-то влюбился.

Генрих отправился в Хансдон навестить свою дочь принцессу Марию. Девочке исполнилось четырнадцать, а с тех пор, как возникло Великое дело, при дворе она появлялась редко, потому что оба родителя хотели оградить ее от душевных переживаний.

– Я скучаю по ней, – говорил Генрих Анне, – и хотел бы быть уверенным, что она не заразится упрямством Екатерины.

Домой он вернулся в дурном расположении духа.

– Прекрасно, когда собственная дочь начинает говорить отцу, что тот поступает неправильно, – ворчал он. – И забывает о своем долге перед ним! Екатерина поработала над своей дочерью. Мария повторяет все те же старые, набившие оскомину доводы. Я сказал ей, что приеду вновь, только когда она начнет смотреть на вещи правильно. Дерзкая девчонка заявила, что готова слушаться меня во всем, кроме того, что противоречит ее совести.

– Она что же, не уважает своего отца и короля? – возмущенно спросила Анна.

– Никогда прежде она не перечила мне, – сокрушался глубоко опечаленный Генрих. Раньше Анна часто видела его с Марией в покоях Екатерины и не забыла об этом. Генрих обожал свою дочь, а она – его.

Прошение лордов было отправлено в Рим. В Генрихе снова зародилась надежда, но Анна ничего не ждала. Недели проходили, и ни слова в ответ. В сентябре Климент, который старательно избегал вынесения окончательного решения, предложил, чтобы королю было позволено иметь двух жен.

– Двух жен! – взорвался Генрих. – Неужели теперь Церковь одобряет двоеженство?

– Как он может предлагать такое? – ахнула потрясенная до самых глубин своего существа Анна.

– Он пишет, что может разрешить это и скандал будет меньше, чем в случае аннулирования брака.

Втайне Анна радовалась. Опустившись так низко, Климент утратил всякое доверие Генриха и, если есть на свете справедливость, всего света вообще.

– Для меня с ним все кончено, – сказал Генрих, глаза его при этом были как сталь. – Мне всегда следовало полагаться на свою совесть, которая есть более высокий и справедливый судья, чем разложившийся Рим. Бог, мне это ведомо, руководит моими действиями. Климент заставил меня ждать три мучительных года, и теперь он узнает, что мое терпение истощилось. Пошлите за Кранмером!

Томас Кромвель неожиданно столкнулся с Анной, когда та прогуливалась вдоль берега реки в Гринвиче и размышляла, сколько может пройти времени, прежде чем университеты выскажут свое мнение. Теперь Кромвель являлся членом королевского Тайного совета. Генрих отзывался о нем очень высоко, впечатленный ревностным стремлением нового сподвижника порадеть на пользу короля. Анне этот человек не был особенно приятен, но они разделяли общее стремление к реформам и одобряли перевод Библии, так что, если Кромвель жаждал применить свои замечательные таланты и содействовать аннулированию брака, она была более чем готова отставить в сторону свои сомнения на его счет.

Анна полагала, что Генрих едва ли станет снова так сильно полагаться на канцлера, как полагался на Уолси, – теперь король обрел подлинную самостоятельность, – но она знала о растущем влиянии Кромвеля. Пока он понимает, что ее воля – закон для короля, они будут ладить.

Кромвель поклонился:

– Леди Анна, я подумал, вы захотите узнать. Совету представили новые свидетельства против кардинала.

– Новые свидетельства, мастер Кромвель?

Тот огляделся по сторонам. Поблизости никого, кто мог бы подслушать их разговор, не было. В этот холодный первый день ноября большинство придворных не показывали носа на улицу и сидели вокруг каминов и жаровен. Кромвель понизил голос: