Анна Дэмби

Но вдь это – «сильно, но неубдительно», какъ говорилъ одинъ русскій отрокъ. «Пснь – все пснь, a жизнь – все жизнь!». Женщина приходитъ къ намъ и спрашиваетъ: гд мн искать счастья? – a мы ей: какое теб, матушка, счастье? – ступай къ униженнымъ, ступай къ обиженнымъ, ступай во всю эту юдоль плача и стенаній, куда намъ, людямъ дловымъ, занятымъ, промышляющимъ, служащимъ и жуирующимъ, самимъ идти и некогда, и неохота. Вотъ твоя доля – вотъ теб и все твое счастье! Вмсто хлба – камень, вмсто рыбы – змя. Нтъ, миссъ Дэмби, спасибо, что вы меня оборвали. Лицемріе въ данномъ вопрос такъ крпко прососалось въ наши души, что, заговоривъ, и самъ не замчаешь, какъ, нехотя, уже лицемришь. Лицемріе это вытекаетъ изъ того, что не любимъ мы женской самостоятельности, не любимъ и средствъ. дающихъ женщин самостоятельность. На русской почв изъ всхъ средствъ самостоятельности, обезпечивающихъ женщин не прозябаніе, – этихъ-то сколько угодно! – но боле или мене безбдное житье, пока надо серьезно считаться лишь съ однимъ: съ театромъ. И потому-то театръ особенно намъ ненавистенъ: онъ отнимаетъ y насъ женщину-рабу, самку, хозяйку, орудіе нашего комфорта, – и мы, кабы были не только сердиты, но и сильны, непремнно разрушили бы за это театръ. Но, такъ какъ мы только сердиты, то мы, продолжая ненавидть, маскируемъ, однако, приличія радя, ненавистъ свою восхитительнымъ лицемріемъ. Мы, видите ли, ничего не имли бы противъ театра, противъ длежа нашими женщинами со сценою, но… театръ – такое ужасное мсто! Это – вертепъ пьянства и разврата, дурныхъ словъ, дурныхъ мыслей, пріютъ продажныхъ мужчинъ и женщинъ, браковъ на сезонъ и т. д. Наши женщины, видите ли, глупы, наивны, – и, какъ глупыхъ и наивныхъ, Молохъ сцены моментально поглотитъ ихъ своею безпутною пастью и ассимилируетъ всему своему безобразному содержимому. Спасемъ же нашихъ женщинъ отъ всерастлвающихъ кулисъ! Пусть он плснютъ въ нашемъ омут, a не въ театральномъ… подъ нашею опекою, по нашей вол, a не по своей собственной, за свой страхъ и рискъ! Спасемъ, и – цпочку на шею, a цпочку – въ колечко, a колечко – винтомъ на стнку. Сиди, моя радость, и будь счастлива! Можетъ быть, на своей цпур ты одурешь отъ скуки, отъ тяжкой тоски рвущихся на волю талантовъ, безплодно закопанныхъ въ землю, отъ стыда за свое рабство – такое же лицемрное, какъ лицемрили съ тобою твои ласковые поработители. Зато… это ли не счастіе? – лтъ черезъ двадцать пять веселаго сиднія на нравственной цпур, ты – опошлвшая, оглупвшая – умрешь съ репутаціей «порядочной женщины»… и эта репутація достанется теб даромъ и останется при теб даровымъ приложеніемъ, «преміей къ изданію» твоего супружества, неотъемлемою, хоть ты перемни сто любовниковъ! Тогда какъ – будь ты актрисою, то, хотя бы ты не имла ни одного, – ой-ой-ой! Какою дорогою цною, какимъ унизительнымъ и долгимъ испытаніемъ ты обязана y насъ, Брекекексовъ, купить себ снисходительное признаніе твоихъ правъ на репутацію честности! Ты умрешь, и водяники оросятъ твой прахъ слезами: «Квараксъ! брекекексъ!.. покойница заблуждалась въ юности, но, подъ нашимъ мудрымъ вліяніемъ, исправилась къ зрлымъ годамъ и стала истиннымъ украшеніемъ нашей спокойной, мирной, зеленой тины. Увы! Кто будетъ теперь поить меня утреннимъ кофе съ густыми сливками? Кто будетъ покорно слушать правила житейской мудрости брекекексовъ – Домострой XIX вка – денно и нощно льющейся неугомоннымъ потокомъ филистерскихъ максимъ изъ самодовольныхъ устъ моихъ, устъ хозяина и домовладыки, на пользу и утшеніе любящей супруги, чадъ и домочадцевъ? На чью нжную грудь склоню я, возвратясь изъ департамента, свою, утомленную отношеніями за нумеромъ такимъ-то и предписаніями за нумеромъ этакимъ-то, глубокомысленную голову? Съ кмъ буду продолжать славыый родъ свой, дабы и впредь болото наше не оскудвало брекекексиками?.. Увы! Нтъ ея, неукоснительной исполнительницы всхъ означенныхъ великихъ функцій въ теченіе цлыхъ двадцатипяти лтъ, промнявшей на функціи эти и свое дарованіе, и обусловленную дарованіемъ самостоятельность – свободу вольной птицы… Нтъ ея! Увы! брекекексъ! брекекексъ! брекекексъ»!.. Есть y васъ талантъ?

Актриса. Не знаю. Знаю лишь, что я глубоко чувствую то, что играю. Мн весело, когда я смюсь съ изображаемымъ мною лицомъ, и я плачу настоящими слезами, когда роль велитъ плакать.

Фельетонистъ. Вы еще не успли возомнить себя ни новою Дузэ, ни Ермоловой?

Aктриса. Конечно, нтъ.

Фельетонистъ. А – въ мечтахъ своихъ – конечно, уже рисуете себ ихъ карьеру?

Актриса. Говорятъ, будто плохъ тотъ солдатъ, который не надется быть генераломъ. Надюсь и я, что, если останусь на сцен, то не для того, чтобы вчно быть въ солдатахъ. Но – даю вамъ честное слово – о фельдмаршальскомъ жезл пока не мечтаю, да и не знаю, буду ли мечтатъ. Я чувствую въ себ способности къ сценической дятельности, но велики ли он, нтъ ли – сама того не знаю. Думаю, что не очень велики.