Анна Иоанновна

Использовать запасы продовольствия, а также износить гардероб дряхлому старику, подвергнувшемуся сильному нервному потрясению, не довелось — он скончался через три месяца с небольшим и похоронен в Шлиссельбургской крепости. На могиле с каменной плитой значилась надпись: «На сем месте погребено тело князя Дмитрия Михайловича Голицына в лето от Рождества Христова 1737, месяца апреля, 14 дня, в четверток светлые недели, поживе от рождения своего 74 года, преставился». Вдумчивый биограф Д. М. Голицына Д. А. Корсаков заметил: «…князь Голицын понес наказание не за свои служебные поступки: они были только весьма плохо измышленным поводом для его осуждения». Автор сделал еще одно важное наблюдение, не со всеми положениями которого можно согласиться: «Лично для Анны Иоанновны он был опасен по своим политическим воззрениям; для ее немецкого правительства он был ненавистен за свою русскую национальность и родословность; для своих судей он был нестерпим за его ум и характер»[249]. Глубокое сомнение в правильности вызывает первое утверждение автора: никакой опасности для Анны Иоанновны беспомощный старик не представлял; его убеждения тоже не представляли опасности, ибо оставались при нем — он был лишен возможности их распространять и приобретать сторонников. Расправа с Голицыным, как и с Долгорукими, была примитивным актом мести.

И несколько слов о знаменитой библиотеке Д. М. Голицына, хранившейся в прославленном его имении Архангельском, что под Москвой. По словам отца исторической науки в России В. Н. Татищева, она содержала «многое число редких и древних книг, из которых при описке растащена; да и после я многих не нашел и уверен, что лучшие бывший герцог Курляндский и другие расхитили».

В десятилетнее правление Анны Иоанновны было организовано еще несколько судебных процессов, правда, менее громких и касавшихся менее знаменитых фамилий. К ним относится процесс над членом «ученой дружины», как называли просвещенных соратников Петра Великого, известным историком и администратором Василием Никитичем Татищевым — главой администрации, управлявшей металлургическими заводами на Урале.

На неуживчивого, с крутым характером талантливого администратора в 1739 году пожаловался Бирону сослуживец Татищева полковник Тевкелев. Бирон воспользовался случаем, чтобы придать делу Татищева политический оттенок, и поручил расследование жалобы своему клеврету графу Михаилу Головкину. Граф в угоду покровителю на основании беседы с Тевкелевым признал Татищева виновным во взятках и в неоправданно затянувшемся выборе места под строительство Оренбурга. Для более детального расследования дела была создана следственная комиссия. Меры Бирона невозможно расценить иначе как месть Татищеву за то, что тот решительно протестовал против передачи казенных заводов в частные руки, например Гороблагодатских заводов проходимцу Шембергу, которому в корыстных целях покровительствовал герцог.

Татищев конечно же был бы подвергнут суровой каре, если бы не смерть Анны Иоанновны и последовавшее за нею падение Бирона. Следствие, однако, не прекратилось, ибо сохранил влияние Михаил Головкин — враг Татищева и Остермана. Василий Никитич обратился за защитой к Остерману, и тот посоветовал ему обратиться с челобитной к Анне Леопольдовне с признанием своей вины и просьбой о помиловании. В результате судная комиссия 31 июля 1741 года прекратила существование, а Татищев получил назначение к калмыцким делам[250].

Неизмеримо больше испытаний выпало на долю другого соратника Петра Великого, его кабинет-секретаря Алексея Васильевича Макарова.

Положение Макарова кардинально изменилось при вступлении на престол Анны Иоанновны и появлении у трона немцев — теперь он стал предметом гонений влиятельнейших лиц в государстве: самой императрицы, графа Остермана и Феофана Прокоповича. У каждого из них были свои причины для неприязни к бывшему кабинет-секретарю.

Объяснение случившемуся дал сам Алексей Васильевич, когда Анна Иоанновна «не соизволила еще быть в России, то соизволила де писать ко оному Макарову просительные письма, и оный де Макаров надеялся быть, как ее императорское величество прибудет в Россию, при ней, но ошибся». Унизительные письма курляндской герцогини уязвляли ее самолюбие, и одна из первых мер императрицы состояла в изъятии собственных посланий к Макарову. Изъятие писем было во власти императрицы, но она была бессильна заставить Макарова забыть их содержание. Это, разумеется, не вызывало симпатий Анны Иоанновны к бывшему кабинет-секретарю.