Анна Иоанновна

На следующий день, 18 декабря 1723 года, издевательства продолжались: Волынский вновь велел на этот раз с другом Иваном Кузьминым посадить Мещерского на деревянную кобылу, привязать к обеим ногам по пудовой гире и по живой собаке. Затем Мещерского доставили в покои Волынского, где губернатор велел, сняв штаны, посадить на лед и в этом «ругательном мучении» держать час.

Жалобе Мещерского Адмиралтейская коллегия дала ход, потребовав от губернатора объяснений, посчитав его действия противозаконными. Вопреки обыкновению все отрицать, Волынский на этот раз признался, что сажал Мещерского на кобылу и на лед, но оправдывал свои действия тем, что Мещерский «подлинный дурак и пьяница и только достоин быть мичманом и в квартирмейстеры не годится».

Адмиралтейская коллегия не удовлетворилась ответом Волынского и направила рассмотрение вопроса в Сенат, заявив при этом, что если все написанное им является правдой, то он должен был «искать сатисфакции по уставам и регламентам»[259].

Волынский, видимо, понял, что на этот раз его произвол не останется безнаказанным, и обратился за защитой к императрице. Конец этого дела неизвестен, но, вне всякого сомнения, благодаря покровительству императрицы Волынский и на этот раз вышел сухим из воды — он не только не был наказан, но переведен губернатором в губернию, расположенную поближе к Москве, — Казанскую. Между тем молва сохранила множество проявлений Волынским жестокости, самодурства, его изобретательности в истязаниях: он, например, велел наказать кошками полицейских солдат, осмелившихся не снять шапки, когда они проходили мимо двора Волынского[260].

Получив назначение в Казань, Артемий Петрович несколько лет сдерживал свой буйный нрав, но затем взялся за свое. Тому способствовал и наказ губернаторам и воеводам от 12 сентября 1728 года, расширивший их права, сосредоточив в одних руках административную, судебную и полицейскую власть и тем самым создав простор для губернаторского и воеводского произвола и безнаказанности.

В 1730 году в связи с произволом Волынского в Казани разразился крупный скандал — на губернатора подал жалобу в Синод казанский архиепископ Сильвестр.

Пространная жалоба Сильвестра Синоду, содержавшая 38 пунктов, с дотошной подробностью излагала притеснения, которым подвергались монастыри епархии со стороны Волынского. Важнейшие из них состояли в изъятии 189 монастырских бревен и использовании их на сооружение собственных хором, в захвате монастырского сада и огородов, в порубке монастырской рощи, в гибели 15 человек во время разрыва ствола пушки, в избиении церковнослужителей, в захвате сенокосных угодий, использовании для своих нужд монастырских мастеровых и др. Челобитная заканчивается просьбой освободить епархию от утеснений губернатора путем изъятия из его ведения. Синод переадресовал челобитную казанского митрополита Сенату. Проведав об этом, Волынский отправил в Сенат встречную челобитную, в которой просил прислать в Казань следователя.

Однако если бы Артемий Петрович не чувствовал за собой вины, то он не отправил бы письмо своему влиятельному дядюшке — московскому генерал-губернатору Семену Андреевичу Салтыкову, одновременно являвшемуся первоприсутствующим в Московской конторе Сената. О винах митрополита Волынский не распространялся, но зато не жалел слов, чтобы изобразить себя невинно оклеветанным агнцем.

Дядюшка, однако, знал нрав своего племянника и хотя обещал покровительство, но сделал ему серьезное внушение. «Мне кажется, — наставлял на путь истинный своего племянника Салтыков, — государь мой, лучше жить посмирнее. Что из того прибыли, что много жалобы происходит… А как казанский архиерей сведал, что вы мне свой, то тотчас приехал ко мне и сказал мне, что истинно и не знал того, что Артемий Петрович свой тебе, а то б ни о чем просить не стал, хотя б де и обидно было, лучше б мог вытерпеть. И не знаю, для чего так вы, государь мой, себя в людях озлобили…»

Между тем Сильвестр решил продолжать тяжбу: он подал две новые челобитные. Одну адресовал Салтыкову, другую генерал-прокурору Сената П. И. Ягужинскому. В первой он извещал Салтыкова, что его племянник жесточайше пытал канцеляриста Плетеневского, в результате чего у него были выломаны руки и ноги.

В доношении Ягужинскому Сильвестр писал, что он «не мог более обид его (Волынского. — Н. П.) и нападениев вытерпеть», подал жалобу в Синод, а тот передал ее в Сенат, «где по трекратному моему в разных числах перед собранием прошению и чрез посланные от меня вседневными докуки, и по се время решения не можем получить». Он живет в Москве и опасается приехать в Казань до получения указа, ибо может стать жертвой произвола губернатора. Просит генерал-прокурора: «Меня, сиротствующего в старости, и монастырских властей и служителей наших, яко пленных невольников от неудобоносимых Волынского нападений, и обид, и разорения и смертных мучениев оградить».