Анна Каренина

одно, что ей надо теперь делать. Ей нужно было успокоиться и выйти из этого

мучительного положения. Мысль о прямом деле, связывавшемся с сыном, о том,

чтобы сейчас же уехать с ним куда-нибудь, дала ей это успокоение.

Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную,

где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в

белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с

выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был

похож на отца, что-то делал с цветами, которые он принес.

Гувернантка имела особенно строгий вид. Сережа пронзительно, как это

часто бывало с ним, вскрикнул: "А,мама!" - и остановился в нерешительности:

идти ли к матери здороваться и бросить цветы, или доделать венок и с цветами

идти.

Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала рассказывать

проступок, сделанный Сережей, но Анна не слушала ее; она думала о том,

возьмет ли она ее с собою. "Нет, не возьму, - решила она. - Я уеду одна, с

сыном".

- Да, это очень дурно, - сказала Анна и, взяв сына за плечо, не

строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика, посмотрела на

него и поцеловала. - Оставьте его со мной, - сказала она удивленной

гувернантке и, не выпуская руки сына, села за приготовленный с кофеем стол.

- Мама! Я... я... не... - сказал он, стараясь понять по ее выражению,

что ожидает его за персик.

- Сережа, - сказала она, как только гувернантка вышла из комнаты, - это

дурно, но ты не будешь больше делать этого? Ты любишь меня?

Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. "Разве я могу не

любить его? - говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе

обрадованный взгляд. - И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить

меня? Неужели не пожалеет меня?" Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть

их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.

После грозовых дождей последних дней наступила холодная, ясная погода.

При ярком солнце, сквозившем сквозь отмытые листья, в воздухе было холодно.

Она вздрогнула и от холода и от внутреннего ужаса, с новою силою

охвативших ее на чистом воздухе.

- Поди, поди к Mariette, - сказала она Сереже, вышедшему было за ней, и

стала ходить по соломенному ковру террасы. "Неужели они не простят меня, не

поймут, как это все не могло быть иначе?" - сказала она себе.

Остановившись и взглянув на колебавшиеся от ветра вершины осины с

отмытыми, ярко блистающими на холодном солнце листьями, она поняла, что они

не простят, что всь и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как

эта зелень. И опять она почувствовала, что душе у ней начинало двоиться. "Не

надо, не надо думать, - сказала она себе. - Надо собираться. Куда? Когда?

Кого взять с собой? Да, в Москву, на вечернем поезде. Аннушка и Сережа, и

только самые необходимые вещи. Но прежде надо написать им обоим". Она быстро

пошла в дом, в свой кабинет, села к столу и написала мужу:

"После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем доме. Я

уезжаю и беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем из

родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не

могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его".

До сих пор она писала быстро и естественно, но призыв к его

великодушию, которого она не признавала в нем, и необходимость заключить

письмо чем-нибудь трогательным остановили ее.

"Говорить о своей вине и своем раскаянии я не могу, потому что..."

Опять она остановилась, не находя связи в своих мыслях. "Нет, - сказала

она себе, - ничего не надо", и разорвав письмо, переписала его, исключив

упоминание о великодушии, и запечатала.

Другое письмо надо было писать к Вронскому. "Я объявила мужу", - писала

она и долго сидела, не силах будучи писать далее. Это было так грубо, так

неженственно. "И потом, что же могу я писать ему?" - сказала она себе. Опять

краска стыда покрыла ее лицо, вспомнилось его спокойствие, и чувство досады

к нему заставило ее разорвать на мелкие клочки листок с написанною фразой.

"Ничего не нужно", - сказала она себе и, сложив бювар, пошла наверх,

объявила гувернантке и людям, что она едет нынче в Москву, и тотчас

принялась за укладку вещей.

XVI

По всем комнатам дачного дома ходили дворники, садовники и лакеи,

вынося вещи. Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали в лавочку за

бечевками; по полу валялась газетная бумага. Два сундука, мешки и увязанные

пледы были снесены в переднюю. Карета и два извозчика стояли у крыльца.

Анна, забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала, стоя пред

столом в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее

внимание на стук подъезжающего экипажа. Анна взглянула в окно и увидала у

крыльца курьера Алексея Александровича, который звонил у входной двери.

- Поди узнай, что такое, - сказала она и с спокойною готовностью на

все, сложив руки на коленах, села на кресло. Лакей принес толстый пакет,