Анна Каренина

надписанный рукою Алексея Александровича.

- Курьеру приказано привезти ответ, - сказал он.

- Хорошо, - сказала она и, как только человек вышел, трясущимися

пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых

ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. "Я

сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей

просьбы", - прочла она.Она пробежала дальше, назад, прочла все и еще раз

прочла письмо все сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей

холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не

ожидала.

Она раскаивалась утром в том, что' она сказала мужу, и желала только

одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало

слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо

представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.

"Прав! прав! - проговорила она. - Разумеется, он всегда прав, он

христианин, он великодушен! Да, низкий, гадкий человек! И этого никто, кроме

меня, не понимает и не поймет; и я не могу растолковать. Они говорят:

религиозный, нравственный, честный, умный человек; но они не видят, что я

видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что было

во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая женщина,

которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и

оставался доволен собой. Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти

оправдание своей жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когда уже

нельзя было любить мужа? Но пришло время, я поняла, что я не могу больше

себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что бог меня сделал такою,

что мне нужно любить и жить. И теперь что же? Убил бы он меня, убил бы его,

я все бы перенесла, я все бы простила, но нет, он..."

"Как я не угадала того, что он сделает? Он сделает то, что свойственно

его низкому характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще

ниже погубит..." "Вы сами можете предположить то, что ожидает вас и вашего

сына", - вспомнила она слова из письма. "Это угроза, что он отнимет сына, и,

вероятно, по их глупому закону это можно. Но разве я не знаю, зачем он

говорит это? Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда

и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу

сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с

тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю, как

самая позорная, гадкая женщина, - это он знает и знает, что я не в силах

буду сделать этого".

"Наша жизнь должна идти как прежде", - вспомнила она другую фразу

письма. "Эта жизнь была мучительна еще прежде, она была ужасна в последнее

время.Что же это будет теперь? И он знает все это, знает, что я не могу

раскаиваться в том, что я дышу, что я люблю; знает, что, кроме лжи и обмана,

из этого ничего не будет; но ему нужно продолжать мучать меня. Я знаю его, я

знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я не

доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он

меня хочет опутать; пусть будет что будет. Все лучше лжи и обмана!"

"Но как? Боже мой!Боже мой! Была ли когда-нибудь женщина так несчастна,

как я?.."

- Нет, разорву, разорву!- вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы.

И она подошла к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она

в глубине души своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего

разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни

ложно и ни бесчестно.

Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки

на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей

грудью, как плачут дети. Она плакала о том, что мечта ее об уяснении,

определении своего положения разрушена навсегда. Она знала вперед, что все

останется по-старому, и даже гораздо хуже, чем по-старому. Она чувствовала,

что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось

ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах

променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и

соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет

сильнее самой себя. Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда

останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею

мужа для позорной связи с человеком чужим, независимым, с которым она не

может жить одною жизнью. Она знала, что это так и будет, и вместе с тем это

было так ужасно, что она не могла представить себе даже, чем это кончится. И

она плакала, не удерживаясь, как плачут наказанные дети.

Послышавшиеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрыв от него свое

лицо, она притворилась, что пишет.

- Курьер просит ответа, - доложил лакей.

- Ответа? Да, - сказала Анна, - пускай подождет. Я позвоню.