Анна Каренина

которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал

возобновить с своею женой, с своею семьей.

Левин едва помнил свою мать. Понятие о ней было для него священным

воспоминанием, и будущая жена его должна была быть в его воображении

повторением того прелестного, святого идеала женщины, каким была для него

мать.

Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он

прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему

семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства

его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел;

для Левина это было главным делом жизни, от которого зависело все ее

счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!

Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и уселся в

своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим

обычным: "А я сяду, батюшка", села на стул у окна, он почувствовал что, как

ни странно это было, он не расстался с своим мечтами и что он без них жить

не может. С ней ли, с другою ли, но это будет. Он читал книгу, думал о том,

что читал, останавливаясь, чтобы слушать Агафью Михайловну, которая без

устали болтала; и вместе с тем разные картины хозяйства и будущей семейной

жизни без связи представлялись его воображению. Он чувствовал, что в глубине

его души что-то устанавливалось, умерялось и укладывалось.

Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор бога забыл и на

те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и

жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих

мыслей, возбужденных чтением. Это была книга Тиндаля о теплоте. Он вспоминал

свои осуждения Тиндалю за его самодовольство в ловкости производства опытов

и за то, что ему недостает философского взгляда. И вдруг всплывала радостная

мысль: "Через два года будут у меня в стаде две голландки, сама Пава еще

может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на

казовый конец этих трех - чудо!" Он опять взялся за книгу.

"Ну хорошо, электричество и теплота одно и то ж, но возможно ли в

уравнении для решения вопроса поставить одну величину вместо другой? Нет. Ну

так что же? Связь между всеми силами природы и так чувствуется инстинктом...

Особенно приятно, как Павина дочь будет уже красно-пегою коровой, и все

стадо, в которое п о д с ы п а т ь этих трех... Отлично! Выйти с женой и

гостями встречать стадо... Жена скажет: мы с Костей, как ребенка, выхаживали

эту телку. Как это может вас так интересовать? скажет гость. Все, что его

интересует, интересует меня. Но кто она?" И он вспоминал то, что произошло в

Москве... "Ну что же делать?.. Я не виноват. Но теперь все пойдет по-новому.

Это вздор, что не допустит жизнь, что прошедшее не допустит. Надо биться,

чтобы лучше, гораздо лучше жить..." Он приподнял голову и задумался. Старая

Ласка, еще не совсем переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы

полаять на дворе, вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха,

подошла к нему, подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя,

чтоб он поласкал ее.

- Только не говорит, - сказала Агафья Михайловна. - А пес... Ведь

понимает же, что хозяин приехал и ему скучно.

- Отчего же скучно?

- Да разве я не вижу, батюшка? Пора мне господ знать. Сызмальства в

господах выросла. Ничего, батюшка. Было бы здоровье да совесть чиста.

Левин пристально смотрел на нее, удивляясь тому, как она поняла его

мысли.

- Что ж, принесть еще чайку? - сказала она и, взяв чашку, вышла.

Ласка все подсовывала голову под его руку. Он погладил ее, и она тут же

у ног его свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся заднюю лапу. И

в знак того, что теперь все хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот,

почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в

блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее

движением.

"Так-то и я!- сказал он себе, - так-то и я! Ничего... Все хорошо".

XXVIII

После бала, рано утром, Анна Аркадьевна послала мужу телеграмму о своем

выезде из Москвы в тот же день.

- Нет, мне надо, надо ехать, - объясняла она невестке перемену своего

намерения таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не

перечтешь, - нет, уж лучше нынче!

Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру в

семь часов.

Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли и

Анна обедали одни с детьми и англичанкой. Потому ли, что дети непостоянны

или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в

тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, - но только они

вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не

занимало то, что она уезжает. Анна все утро была занята приготовлениями к

отъезду. Она писала записки к московским знакомым, записывала свои счеты и