Анна Леопольдовна

«Я, старый человек, по милости Божией и стараниями хирурга Лунда снова выползающий из гроба, падаю к стопам Вашего величества и всеподданнейше, с величайшею покорностью, коленопреклоненно прошу, во имя любви и милосердия Господа Иисуса Христа и любви Его императорского высочества достойнейшаго великаго князя о милости и милосердии и о прощении моих преступлений и о порадовании меня, старого человека, стоящего одной ногой в гробу, тем, чтоб я имел удовольствие увидеть своих детей, если это возможно, свободными и оставить их в милости Вашего императорского величества, и потом спокойно закрыть глаза…»

Разумеется, как и в прежних своих письмах в Санкт-Петербург, принц Антон не упомянул ни меня, ни служителей, то есть всех тех, что терпели заточение вместе с ним и его детьми. Однако в этот раз я, поскольку писала письмо собственноручно, рискнула приписать просьбу и о нашем освобождении. В подписи я назвала себя по имени и, конечно же, верноподаннейшей рабой Ее величества.

Ответа мы не дождались. И по просьбе принца Антона я написала следующее письмо, снабдив его вновь соответственной припиской:

«И если мне, верноподданнейшей рабе Вашего величества, дозволено будет писать к моему брату, то я готова просить его, чтоб он поручился за меня перед Вашим императорским величеством в том, что я никогда не совершу ничего противного воле Вашего величества. К такой смелости побуждает меня оказанное Вашим императорским величеством высочайшее и неоцененное милосердие…»

Принц продиктовал мне следующее:

«Я воспитал своих детей в совершенном высокопочитании и крайнем уважении и, смею сказать, любви к Вашему императорскому величеству и Его высочеству, великому князю и всем его наследникам, какие будут дарованы Господом Богом. При сем заверяю Ваше величество и Его высочество, великаго князя со всеми наследниками, в верности и всяком послушании моем и детей до смерти нашей и обязуемся вести себя самым спокойным образом, а если кто чем-либо преступит сказанное, тот будет сам себе враг».

Однако же и это письмо осталось без ответа.

* * *

Жизнь наша проходит день за днем, весьма однообразно. Принц Антон более не просит меня писать письма, полные отчаянных просьб об освобождении. Теперь он диктует мне лишь краткие верноподданнические записки, в которых благодарит униженно за очередную присылку подарков.

Я также утратила надежду на освобождение. Стало быть, я умру здесь, в этой глуши, вдали от мест, где кипит жизнь. Я не плачу, не жалуюсь. Теперь мне все равно.

* * *

Снова я показала мою глупость природную во всей ее красе! Совершенно неожиданно пришло письмо из Санкт-Петербурга, адресованное не принцу Антону, а мне! Это послание привез Головцын. Императрица самолично извещала меня о получении ею писем с моими приписками и сообщала свое милостивое решение, заключавшееся в дозволении мне покинуть место моего долголетнего заточения и выехать за границу, куда мне будет угодно.

Что говорить о моей радости! Прежде всего я бросилась к принцессе Елизавете, моей любимице, воспитаннице и подруге, в сущности. Я показала ей письмо, плача и смеясь в одно и то же время. Принцесса тихо сказала, что радуется несказанно моему освобождению. Это было вечером. А ночью я пробудилась внезапно от звуков громких рыданий, доносившихся из ее комнаты. Я поспешно поднялась с постели и в ночной одежде пошла в комнату Елизаветы.

Я даже не нашла нужным постучаться и вошла без стука. Она плакала горько, отвернувшись лицом к стене. Я присела на ее постель и обняла ее дрожавшие от рыданий плечи, наклонившись к ней. Она пыталась удержать слезы и дрожь всего тела. Она села на постели и обратила ко мне лицо, искаженное гримасой отчаяния. Не помня себя от жалости, я принялась почти бессвязно говорить ей, что поеду в Санкт-Петербург, брошусь в ноги императрице, стану просить об освобождении всех холмогорских узников… Она закрыла лицо ладонями и плакала, не произнося ни слова. Наконец она решилась заговорить со мной и сложила молитвенно руки.

– Не бросайте меня, не оставляйте! – проговорила она срывающимся голосом. – Не уезжайте, умоляю вас, не уезжайте! Я погибну, я умру здесь в одиночестве. У меня здесь никого нет, кроме вас!..