Анна-Мария

Она поставила кипятить воду, взяла в буфете желтую чашку. Наливая воду в кофейник, она вдруг подумала: действительно ли звонил колокольчик? Действительно ли приходила белошвейка? Нет, нельзя больше жить в одиночестве. Жако прав, надо чем-нибудь заняться. Но вновь завязывать отношения с людьми было так же трудно, как во времена подполья восстановить прерванную связь. Она не знает ни одной явки. Какой вкусный кофе ей продала белошвейка!

V

Жако вернулся довольно скоро. Он много рассказывал о Берлине, о разрушенном городе и его жителях. Он привез Анне-Марии лейку… Спасибо, но что мне с ней делать? Как что? Фотографировать. Признаться, аппарат попался мне под руку случайно, но так как он великолепного качества… Ну что ж, спасибо, вы все-таки очень милый! Берлинский черный рынок — настоящая ярмарка, барахолка: люди продают там свои души, технические приборы, часы, обувь, брильянты… а Париж? Здесь праздновали победу… а потом прошла ужасная гроза, — казалось, снова палят пушки… нет, не в день победы, позднее… На Троицу, как положено, лил дождь… Все прошло прекрасно… на улицах было полно молодежи, американцев, все кричали, пели, и хотелось спросить, а где же те, кто уже не молод?.. На Елисейских полях немолодая женщина смотрела на французские и американские грузовики, обросшие поющими и орущими людьми, как обрастает ракушками киль судна… Немолодая женщина плакала, и понятно почему: ведь не все вернулись домой… В тот вечер в мире произошла какая-то перемена! В небе загорелась гигантская буква V[18] — это боги подавали знак: зажигай все огни! Если б вы видели освещенный Нотр-Дам… или просто окна домов, похожие на яичные желтки, а Сена стала опять такой, как прежде, какой была до войны: снова выступили из тьмы все ее излучины, деревья, огни и мосты, а под ними вместо черной бездны перемежались свет и тени, и мне вдруг показалось, что войны как будто и не было… Площадь Согласия — поле огненных маков. А колонна на площади Бастилии — горящий в ночи факел, будь у меня в то время лейка, я бы сфотографировала голубя, попавшего в луч прожектора и ракетой взвившегося к самому подножью Гения свободы… И конечно, летали самолеты, как и сейчас; слышите, из-за них Париж не может уснуть… они спускались все ниже и ниже, должно быть, скучали там, наверху, в одиночестве… Казалось, вот-вот они смешаются с танцующей толпой, что же еще делать в день победы толпе двадцатилетних, как не танцевать на трупах?.. Время от времени, словно боясь, что о них забудут, — будто можно хоть на миг забыть о них, когда они так рокочут, — самолеты сбрасывали сверху красные и желтые гроздья смородины, они сыпались с небес на огни Парижа… Вы слышите этот оглушительный рокот? Я даже не пытаюсь уснуть, если это не прекратится, пойду утоплюсь… Значит, вы не завели любовника? В такой день вы гуляли одна? О! Везде было много народу… Ладно, ладно…

Она даже не казалась слишком оживленной и говорила спокойным голосом, но Жако видел на ее лице отблеск празднества.

— Раз вам все равно не спится, Аммами, не пойти ли нам с вами куда-нибудь, где играет музыка и где танцуют?.. После Берлина это доставило бы мне удовольствие… Хорошо?

Они вышли; парижское небо вновь обрело свой довоенный полуночный колорит… Огромные ходули буквы V пересекали небо, измученное бессонницей. Ходули эти лучше были видны из темного колодца двора Лувра; отсюда огромная симметричная буква V разворачивалась в небе, опираясь на Триумфальную арку… Анна-Мария непременно хотела все это показать Жако. Вдоль улицы Риволи жемчужными нитями висели тесные ряды крупных, ярко светящихся фонарей. А за ними начинался огненный поток площади Согласия.

— Теперь нам не от кого прятаться, — сказала Анна-Мария. — Какое счастье — этот свет, но я еще не привыкла к нему, мне как-то не по себе, словно я хожу голая… Теперь уж нигде не заблудишься.

Огни Елисейских полей провожали их до самого офицерского клуба союзников, где играла музыка и где танцевали.

В клубе было столько военных, что, несмотря на безупречных метрдотелей и элегантных женщин, все здесь напоминало о войне. Большинство посетителей были американцы, и оркестр в клубе был превосходный, американцы любят танцевать под превосходный оркестр. Не успел Жако заказать шампанское, как Анну-Марию пригласил какой-то американец. Она встала. Только она вернулась на место, подошел другой, и так без передышки, весь вечер. Жако пил и смотрел, как танцует Анна-Мария: какая у нее тонкая талия! В его жизни была только одна любовь — Женни.

Анна-Мария возвращалась к нему и чинно садилась рядом, на ее нежных щеках играл легкий румянец… Но вот снова подходит тот, первый американец… Она танцует главным образом с ним. Жако потягивает вино, зажав бокал в широкой ладони. Три часа ночи.

VI

— Превосходные вещи делали в Германии, — говорит Анна-Мария, высунувшись из окна и разглядывая автомобиль. — У него хороший ход? Вы должны научить меня водить машину. Чтобы стать фоторепортером, я должна все уметь.