Анна в кроваво-алом

– Да ну! Я долбаная королева выпускного бала. Кас типа Баффи Истребительницы Вампиров, вы с дедушкой и Касова мама колдуны, волшебники и все такое, а Анна… это Анна. Я-то что здесь делаю? Какой от меня толк?

– А ты не помнишь? – отвечает вопросом на вопрос Томас. – Ты голос разума. Ты думаешь о том, о чем мы забыли.

– Ага. И, по-моему, меня убьют. Именно меня вместе с моей алюминиевой битой.

– Нет. Не убьют. Ничего с тобой не случится, Кармель.

Голоса становятся тише. Чувствую себя подслушивающим извращенцем. И не собираюсь их прерывать. Мама с Морвраном и сами способны навести чары. Пусть Томас наслаждается моментом. Поэтому я тихо спускаюсь вниз и направляюсь наружу.

Интересно, как все будет, когда это кончится? Что произойдет – при условии, что мы все уцелеем? Все станет как было? Кармель вскоре забудет об этом полном приключений времени, проведенном с нами? Прогонит Томаса и вернется к роли королевы СУЧ? Ведь она же так не сделает? В смысле она только что сравнивала меня с Баффи Истребительницей Вампиров. В данный момент я не самого высокого мнения о ней.

Выхожу на крыльцо, плотнее запахивая куртку, и вижу Анну, сидящую боком на перилах. Она смотрит в небо, и на ее освещаемом молнией лице поровну благоговения и тревоги.

– Странная погода, – замечает она.

– Морвран говорит, это не просто погода, – отвечаю я, и она делает лицо «так я и думала».

– Выглядишь получше.

– Спасибо. – Не понимаю отчего, но стесняюсь. Сейчас абсолютно не подходящий момент. Подхожу к ней и обнимаю за талию.

В теле ее нет тепла. Зарываясь носом в ее темные волосы, я не чувствую запаха. Но я могу прикасаться к ней и хорошо ее знаю. Неизвестно почему, но она может сказать про меня то же самое.

Улавливаю слабый запах пряностей. Мы поднимаем глаза. Из одной из верхних спален тянутся тонкие щупальца ароматного дыма, дыма, который не рассеивается на ветру, но вместо этого протягивает свои призрачные пальцы, словно приманивая что-то к себе. Призывающее колдовство началось.

– Готова? – спрашиваю.

– Сейчас или никогда, – отзывается она негромко. – Так, кажется, говорят?

– Да, – отвечаю я ей в шею. – Именно так и говорят.

– Где бы мне это сделать?

– Где-нибудь, где хотя бы внешне сойдет за смертельную рану.

– Почему не на внутренней стороне запястья? Не зря же это классика.

Анна сидит на полу посреди комнаты. Внутренняя сторона ее бледной руки расплывается перед моими глазами, зрение едет. Мы оба нервничаем, и сыплющиеся с верхнего этажа предложения не помогают.

– Я не хочу делать тебе больно, – шепчу я.

– Не сделаешь. Ну, не очень.

Уже совершенно темно, и сухая гроза подбирается к нашему дому на холме все ближе. Мой нож, обычно такой уверенный и твердый, дрожит и прыгает, когда я провожу им по Анниной руке. Черная кровь течет густой струей, пачкая кожу и падая тяжелыми каплями на пыльные половицы.

Головная боль убивает меня. А мне надо видеть ясно. Мы наблюдаем за растущей лужицей крови и чувствуем это, некую дрожь в воздухе, некую неуловимую силу, от которой волоски у нас на руках и на загривке встают дыбом.

– Он идет, – говорю я достаточно громко, чтобы остальные услышали меня с того места на втором этаже, где столпились и смотрят через перила вниз. – Мама, уходи в одну из задних комнат. Ты свое дело сделала. – Она не хочет, но идет беспрекословно, хотя на языке у нее вертятся целые тома переживаний и ободряющих слов.

– Мне нехорошо, – шепчет Анна. – И оно тянет меня, как тогда. Ты не слишком глубоко разрезал?

Касаюсь ее руки:

– Вряд ли. Не знаю.

Кровь течет, как мы и планировали, но ее так много. Сколько крови у мертвой девушки?

– Кас, – тревожно окликает Кармель.

Я не смотрю на нее. Я смотрю на дверь.

С крыльца втекает туман, просачивается в щели, ползет рыскающей змеей по полу. Не знаю, чего я ждал, но явно не этого. Наверное, я ждал, что он высадит дверь и встанет во весь рост силуэтом на фоне лунного света, эдаким крутым безглазым призраком.

Туман окружает нас. В точном согласии со стратегией «бабочка-пчела» мы стоим на коленях, измотанные, и вид у нас побежденный. Только вот Анна действительно выглядит более мертвой, чем обычно. Как бы план не обернулся против нас.

И тут туман собирается, и я снова гляжу на обеата, а тот таращится на меня своими зашитыми глазами.

Ненавижу, когда у них нет глаз. Пустые глазницы, или мутные глазные яблоки, или просто глаза не там, где им положено быть, – все ненавижу. Подобное вселяет в меня ужас, и это бесит.

Слышу, как наверху начинают петь, а обеат хохочет.

– Связывайте меня сколько хотите, – говорит он. – Я получу то, за чем пришел.

– Запечатать дом, – командую я наверх. С трудом поднимаюсь на ноги. – Надеюсь, ты пришел за моим ножом у себя в брюхе.

– Ты становишься неудобен, – говорит он, но я почти не слышу его. Не думаю.

Я сражаюсь, делаю выпады и стараюсь удержаться на ногах вопреки пульсирующей боли в голове. Наношу режущие удары и верчусь волчком, вопреки онемению в боку и в груди.