Аномалии личности. Психологический подход

То, что сознание, общение, аффекты в его поздних работах начинают занимать все более важное место, стало одной из внутренних причин его расхождения с ближайшим учеником и соратником – А. Н. Леонтьевым и созданной последним харьковской исследовательской группой. Один из ведущих участников этой группы П. Я. Гальперин так в частной беседе определял суть отличия: «Разница между нами и Выготским в том, что у него все совершается в сознании, а у нас в деятельности» (сообщение Н. Н. Нечаева автору от 03.12.11). А вот так вспоминал сам А. Н. Леонтьев: «1931–1932 гг.: рождается харьковская школа. Внутренняя расстановка в школе Выготского была драматична. Конфронтация двух линий на будущее. Моя линия: возвращение к исходным тезисам и разработка их в новом направлении. Исследование практического интеллекта (=Предметного действия). Известное место „Фауста“ Гете: дело не в этом. Общение – демиург сознания? Общение – демиург значения? Какая подпочва? Если не все дело в „деле“? Линия Выготского: аффективные тенденции, эмоции, чувства. Жизнь аффектов: отсюда поворот к Спинозе. Я: практика…»[145]

Основной ошибкой Леонтьев считал то, что для Выготского «практическая деятельность продолжала казаться чем-то, что только внешним образом зависит от сознания…»[146]. Этим определялось, по мнению А. Н. Леонтьева, что концепция Л. С. Выготского хоть и «была оригинальной, новой, но это новое оставалось внутри старого!»[147]. И этим старым и ошибочным был «словоцентризм системы»[148] вместо четкой ставки на «дело», которую Леонтьев тогда считал в отношении психологии «новой» линией.

При этом Леонтьев, конечно же, не игнорировал роль слова, но рассматривал его скорее как знак, порожденный делом (читай – деятельностью, шире – марксовым социальным бытием). В том же тексте ясно сформулировано: «В начале было дело (затем стало слово, и в этом все дело!)»[149]. Причем Выготский эту форму как будто бы вполне разделяет. Во всяком случае примерно так она дана в работе «Орудие и знак в развитии ребенка» (1930), но уже там проступает иной оттенок, нежели в решительным леонтьевском замыкании на деле: «Если в начале развития стоит дело, независимое от слова, то в конце его стоит слово, становящееся делом. Слово, делающее человека свободным»[150].

Ясно, что в реальной психологии развития путь к свободе[151] пролегает через дебри достаточно жестких условий, которые ставит биологическая и психофизиологическая природа человека (см. § 3 гл. II и гл. III), внешние культурно-исторические предпосылки и перипетии и т. д. Приведенные слова Выготского как раз, на наш взгляд, о векторе, последовательности становления личностного начала в человеке через обретенное (постоянно обретаемое) им слово, наполняемое все более высоким (увеличивающим обзор и панораму) смыслом (специально об уровнях смысловой вертикали – далее).

Здесь требуется, однако, некое пояснение. Гётевский Фауст, напомним, формулу «в начале было дело» не изобретает, а дает как свой перевод, свою интерпретацию знаменитого евангельского «В начале было Слово» (Ин. 1: 1). Приглядимся поэтому внимательнее к исходной формулировке, без чего рассуждения о ее интерпретации и переводе будут заведомо неполными.

Евангельская формула имеет в виду, конечно, не само по себе «слово» (при всей его сложности) в обычном значении (с малой буквы), о чем в основном речь в трактовках психологов и лингвистов. В Евангелии «Слово» – это «Логос» (если в переводе с греческого), вбирающий начала и концы, альфу и омегу, определяющий миропорядок, идентифицирующийся с Самим Богом[152]. Но в то же время и слово с малой буквы как микрокосм, отражающий макрокосм, несет в себе зачатки, матрицу своей потенциальный свободы и созидательности. И для Выготского слово с малой буквы не только озвученный знак, важнейший инструмент и опора для человеческих дел и мыслей, но и нечто иное, инопорядковое: «Если даже, – писал он в „Мышлении и речи“, – вместе с Гете не оценивать слишком высоко слово как таковое, то есть звучащее слово, и вместе с ним переводить библейский стих „В начале было дело“, то можно прочитать его с другим ударением…»[153]

«Ударение» Леонтьева замыкает слово в деятельности. Выготского – размыкает (или – если сказать осторожнее – намекает на возможность такого размыкания). Куда, в какое пространство?

«Наше исследование, – пишет Выготский далее в „Мышлении и речи“, – подводит нас вплотную к порогу другой, еще более обширной, еще более глубокой, еще более грандиозной проблемы, чем проблема мышления, – к проблеме сознания»[154]. Ну и она не конечна. «За сознанием лежит жизнь», – любил повторять Выготский.