Аномалия

Дэвид видит, как Джоди возникает в бамбуковых зарослях в сопровождении агента ФБР и Пола, как она замирает, словно от удара молнией, без вспышек и грома. Она напрягается всем телом, старается не отступить. Ее лицо осунулось, высохло, заострилось, глаза покраснели, под ними появились синяки, усталость читается в каждой морщинке. Наконец, опираясь на руку Пола, она очень медленно направляется к нему. К призраку. Переходит мостик, садится на скамейку напротив, долго смотрит на него, потом опускает глаза. Пол ободряюще машет брату и уходит.

Они так и сидят в тишине, лицом к лицу, в течение долгих минут. В конце концов Дэвид решается:

– Поверь, я бы предпочел увидеться в сквере, среди орущих детей. Где угодно, только не в этом дурацком саду. Психологи, видимо, сочли, что это самое то. Признаться, я…

– Замолчи.

Джоди еле говорит. Дэвид подчиняется, он прислушивается к тихому журчанию каскада, к щебету воробья, и тут на его глазах карп внезапно закручивает в пруду зеленый водоворот. Может, этот сад и не такая уж нелепая затея.

Вдруг Джоди произносит дрожащим голосом:

– Я не хотела, чтобы дети приходили в больницу, когда ты лежал на ИВЛ под морфием, без сознания. Мы скажем им, что ты тогда был на реабилитации.

Она говорит “ты”, без разбора, и о нем, таком живом, и о том, другом, который вот-вот умрет. Это ее способ отрицать одну реальность и принимать новую. В последующие дни психологи отметят такое поведение и у всех остальных.

Дэвид кивает. Ему хочется обнять ее, но он чувствует, что она не готова, угадывает в ней страх и отторжение. Джоди не слышит ни журчания воды, ни воробья. Ее взгляд устремлен прямо в белый гравий, она не может заставить себя посмотреть на него.

– Извини. Я бы хотела поцеловать тебя, но никак не получается.

Как только прошел ступор и были заданы вопросы, которые сразу возникают у всех, первое, что она спросила Пола: “Ну а что рак?” И когда Пол наконец признался, когда она поняла, что прежний Дэвид, этот Дэвид, возникший ниоткуда, тоже, видимо, умрет, она почувствовала, что у нее кровь стынет в жилах. Ей стыдно, что она думает: зачем ты вернулся, Дэвид, зачем? Что, все предыдущее было лишь генеральной репетицией и этот мучительный месяц не более чем прелюдия к еще большему количеству ужасов, слез, к бессильной ярости? Как хотелось бы верить, что небеса подарили ей второй шанс, но нет, это новый виток страданий, и она не чувствует ничего, кроме гнева и омерзения.

– Что касается детей, да, именно, – повторяет она, и от ее голоса веет холодом, – мы скажем, что ты был на реабилитации. Им так будет легче.

Она не добавила: “Не хочу, чтобы дети хоронили отца дважды”.

– Я постараюсь вылечиться, Джоди. Ради Грейс, ради Бенджамина, ради тебя.

– Ага.

– И ради себя тоже. Все-таки.

Она поднимает на него глаза. Дэвид пытается рассмешить ее, но у нее ни на что нет сил. Она погружается в его взгляд, чтобы вновь обрести его, чтобы прогнать отчаяние, которое уже не отпускает ее. Он протягивает ей руку, она берет ее, он сжимает ей пальцы, она узнает его тепло, его привычку поглаживать их большим пальцем.

– Это правда, что ли, ты, – наконец спрашивает она.

Впрочем, это даже не вопрос. Она и не сомневалась. Дэвид не отвечает, он смотрит на нее с жадной нежностью, как будто заранее хочет запечатлеть ее в памяти, как будто дни его уже сочтены.

Они не замечают Пола у входа в сад, Пола, с помутившимся от печали взглядом. Медсестра передает ему записку. Не слышат они и приказа, отданного офицером ФБР.

Время течет, и оно укрощает страдание.

Карп выпрыгивает из воды, падает обратно, и они вздрагивают от громкого всплеска.

Вудс vs Вассерман

Понедельник, 28 июня 2021 года.

Бруклин, Кэрролл-стрит

Как в человеке умещается столько слез? Обе Джоанны плачут и думают об одном и том же. Столько слез.

Они впятером сидят в просторной мастерской Эби Вассермана, заваленной эскизами и рисунками гуашью, – психологи из ФБР неловко взгромоздились на высокие табуреты, первая Джоанна сидит в кресле, вторая на стареньком диване, рядом с Эби, но он так ошарашен, что не может найти слов. Не задумываясь, художник сел со “своей” Джоанной и теперь угадывает отчаяние во взгляде другой. Эта женщина – тоже та, которую он обнял три месяца назад, когда она вышла с рейса Париж – Нью-Йорк. Ему бы надо поцеловать ее, утешить. Но увы. Он просто окаменел.

Долгое время они сидят неподвижно, не в силах произнести ни звука.

– Мне лучше выйти, – внезапно говорит одна из Джоанн, и они обе разом встают, открывают застекленную дверь на большой балкон. Эби следует за ними.