Аномалия

Вот они стоят на солнце, с покрасневшими глазами, пытаясь отдышаться. Джоанна всегда свято верила в целительную силу свежего воздуха, никогда не сомневалась, что ветер, небо и облака приносят ответы, как аисты – детей. В детстве, когда мир ей сопротивлялся, она уединялась в парке между Вест и Провиденс. Что было духу Джоанна бежала по асфальтированной дорожке, пока ее легкие не взрывались, тогда ей приходилось с бьющимся сердцем бросаться на спину, раскинув руки в подстриженной траве. Вселенная проникала в нее с каждым вдохом, и мало-помалу она вновь сливалась с ней. Но мерцающие клены Кэрролл-стрит не могут предложить им никакого простого решения. Одна Джоанна сморкается, медленно дышит, пытаясь успокоиться. Другая утирает глаза.

– Я не хочу красть твою жизнь, – говорит первая, хлюпая носом.

– И я не хочу.

– И свою тоже не хочу потерять.

Одна из Джоанн поворачивается к Эби:

– Скажи что-нибудь.

Он подскакивает. Его взгляд постоянно блуждает от Джоанны к Джоанне. Их можно отличить только по едва округлившемуся животу первой.

– Простите. Я потрясен. Я… не знаю, что сказать.

Он опускает глаза, смотрит на татуировку на своем запястье: две пальмы на дюне. Это напоминание об истории его деда – в детстве Эби увидел на руке старика слово OASIS, спросил, почему именно оазис, и тот ответил; видишь ли, Эби, мальчик мой, оазис – это вода в самом сердце пустыни, место покоя и взаимопонимания, я набил себе эту татуировку, когда мне было двадцать лет, как символ надежды на новую жизнь после войны, это талисман, понимаешь, Эби, ein Glücksbringer. Маленький Эби повторил: Glücksbringer, и Эби-художник до сих пор поражается, что Glück обозначает по-немецки и счастье, и удачу одновременно – а несчастье, возможно, просто ужасный облом. В тот день, когда ему исполнилось одиннадцать, дед признался, что слово на татуировке вовсе не OASIS, как он думал, его следует читать в обратном порядке – 51540, и это его лагерный номер в Освенциме. Наутро после смерти старика Эби выбили на руке, в том же месте, этот оазис, чей секрет был ведом ему одному, и он придавал ему сил. Но сейчас обе женщины смотрят на него, а татуировка, на которую смотрит он, ничем не может ему помочь.

– Так мы поженились? И живем здесь? – спрашивает Джоанна Джун. – Как прошла наша свадьба?

“Мы”, “наша” она произносит не нарочно, но даже в речи устанавливает некое равновесие между Джоанной Вудс и Джоанной Вассерман, которая носит ребенка Эби. Она не самозванка, не извращенка, а просто несчастная и всеми забытая.

Летний ветерок колышет серебристую листву, шум машин становится глуше. “Когда дуют ветры, они же откуда-то приходят”. Почему вдруг ей вспомнились эти строки, Джоанна не знает.

– Непонятно, что нам делать. С юридической точки зрения… – робко начинает первая.

Нет такого прецедента, – собирается ответить вторая и тут же думает: черт, она вылитая я, сразу подумала о правовой стороне вопроса. Она вспоминает о процессе Мартена Герра во Франции, в шестнадцатом веке. Самозванец Арно дю Тиль под видом Герра появляется в его родной деревне, живет с его женой и убеждает каждого встречного-поперечного, что он и есть тот, за кого себя выдает. Но по невероятному стечению обстоятельств Мартин Герр возвращается, и самозванец оказывается на виселице. Какой смысл говорить об этом, думает Джоанна, догадываясь, что в тот же самый момент этот случай пришел на ум и другой.

– Это тут ни при чем, – шепчет она.

Наступает тишина, в застекленную дверь тихо стучат, они все втроем разом оборачиваются к агентам ФБР, но те, то ли пугливые, то ли запуганные, не осмеливаются выйти на балкон.

– Сделайте себе кофе, – предлагает Эби, чтобы избавиться от них.

– А что Эллен? – спрашивает Джоанна Джун. – Как она?

– Все в порядке, она сегодня на процедурах. И… мне пришлось согласиться на место в “Дентон & Ловелл”. Я занимаюсь делом “Вальдео”, процесс гептахлора.

– Да ладно? С этим подонком Прайором? Ты… Я пошла на это?

– Он не подонок, это просто расхожее мнение, потому что он миллиардер.

Джоанна Джун в курсе. Это очевидная нелепость. Конечно, она поступила бы так же, чтобы заплатить за лечение, но еще и потому, что это все-таки, как ни крути, “Дентон & Ловелл”… Она машинально протягивает руку Эби, и он так же машинально сжимает ее. Заметив этот жест, вторая Джоанна начинает задыхаться, ужасная боль раздирает ей грудь. Ее сестра навсегда останется ее сестрой, но нового Эби у нее не будет. Одна любовь множится до бесконечности, другая неделима.

– Это ужасно. – Эби берет за руку и ее. – Я не люблю вас обеих. Я люблю одну женщину, ее зовут Джоанна.

Ему трудно говорить. Слезы, блестевшие у него в глазах, теперь безудержно текут по щекам. Столько слез.

Один ребенок, две мамы

Вторник, 29 июня 2021 года.

Париж, улица Мурильо