Аномалия

– Я не хотел бы обсуждать, – говорит Филомед, – идею симуляции. Но я считаю, что это ни на что не влияет. Я материалист: разницы между мыслить и считать, что мыслишь, в принципе нет, и, следовательно, между существовать и считать, что существуешь, тоже.

– И все-таки, Филомед, – говорит ведущая, – это не совсем одно и то же, существуем мы на самом деле или виртуально.

– Простите, но именно что одно и то же: я мыслю, и следовательно, будь я хоть мыслящая программа, я существую. Я точно так же испытываю любовь и боль, и я тоже умру, дико извиняюсь. Мои действия имеют равные последствия, виртуальный мой мир или реальный.

– Филомед, рядом с вами сидит писатель Виктор Месель, его “Аномалия” и так стала культовым романом, а уж теперь и подавно. Виктор, вы находились на борту того самолета, мы знаем, что ваш “двойник” покончил с собой, вы только что дали пресс-конференцию, и мы благодарим вас за то, что сейчас вы здесь, с нами. Какой вам представляется судьба продублированных пассажиров?

– Нас более двухсот человек, и все мы знаем, какой путь выбрали наши “двойники” в период с марта по июнь, и, возможно, сожалеем о таком выборе. Кто-то предпочел бы поступить иначе или лучше, чем они, или вообще сделать нечто совсем другое. Но лично мне не пришлось оказаться лицом к лицу с самим собой. Хотя…

Писатель вытаскивает из кармана два красных кирпичика.

– Отец умер более тридцати лет назад, и с тех пор я ношу в кармане вот такой кирпичик. Это ни фетиш, ни талисман. Просто несколько граммов воспоминаний, почти привычка. Мне вернули кирпичик, который держал при себе Виктор, совершивший самоубийство, и теперь у меня их два. Я забыл, какой из них чей, и соединил их. Затрудняюсь сказать, что они символизируют, но мне кажется, что у меня стал богаче выбор, что я свободнее, чем когда-либо. Несмотря ни на что, мне не очень нравится слово “судьба”. Это всего-навсего мишень, нарисованная постфактум в том месте, куда вонзилась стрела.

Анн Вассер, журналистка из “Таймс литерари сапплемент”, сидящая в зале, смеется. Ей больше нравится другая шутка – для того, чтобы стрела попала в цель, она должна сначала промазать по всем остальным точкам. В апреле, узнав о смерти Виктора, она была ошеломлена и опечалена, и неожиданная сила этого чувства удивила ее. Конечно, она обратила на него внимание в Арле, его выступление показалось ей умным и острым; за ужином он то и дело подкатывал к ней, и ее тронули его мальчишеские приемчики. Тогда она была вся в романе, и ей не хотелось на него отвлекаться. Потом она с досадой вспоминала об этой минуте слабости, легкомыслия, самодовольства, злилась, что понравилась ему, злилась именно потому, что он ей понравился. Она даже уехала из Арля раньше, чем планировала, стыдясь своего эгоистичного и вздорного желания, ей претило изменять, наслаждаться, причинять боль и в итоге не знать, где она ночует. Она просто сбежала. На какое-то мгновение она подумала, что муки совести предпочтительнее сожалений, но так и не попыталась найти предлог, чтобы отыскать этого переводчика Гончарова. Она истолковала его чудесное “воскрешение” как знак, непонятный, но все же знак. Будучи литературным обозревателем, она добилась от главного редактора “Таймс” разрешения заменить на пресс-конференции специального корреспондента. И вот теперь она смотрела на мужчину, который мог стать на долгое время именно что ее судьбой.

– А скажите мне, Филомед, – продолжает ведущая, – как бы вы себя повели в этой ситуации?

– Во-первых, вряд ли я бы долго испытывал ощущение нереальности. Усомнись я в своем существовании, я просто ущипнул бы себя. Во-вторых, пусть даже мой двойник – нелицеприятное зеркало, прежде всего это единственное существо, которое знает обо мне все, знает все мои секреты. Такая незащищенность, вероятно, побудила бы меня измениться или удрать. Наконец, нельзя жить вдвоем одной жизнью, кто-то неминуемо окажется лишним. Я бы, наверное, подумал: как это все суетно – квартира, работа, вообще предметный мир… Я сосредоточился бы на своей сокровенной сущности, на том, что мне следует сохранить любой ценой. У меня есть дочь, я люблю одну женщину, и, говоря “моя жена”, “моя дочь”, я знаю, что именно вкладываю в местоимение “моя”… Если бы мне пришлось поделиться ими, я, видимо, научился бы воспринимать эту жажду обладания как нечто относительное. То есть на самом деле я не знаю, как бы себя повел.

– Как вы объясните заявление Папы Франциска?

– Извините, но я понятия не имею, что сказал Папа.

– Цитирую: “Бог посылает человечеству знак Своего божественного всемогущества, дает возможность склонить пред ним голову, подчиниться Его законам”.

– Прямо так и сказал?

– Сегодня утром.