Аномальная зона

Вспомнив о своём нынешнем положении зека-побегушника, он ощупал придирчиво бывшую на нём одежонку – опять полосатую, лагерную. Куртка и штаны молескиновые на месте. А вот сапоги с ножом за голенищем утопил, пока в воде бултыхался, телогрейку сам догадался сбросить перед вторым заходом в подземную реку. Жалко, в тайге без неё никуда, но тянет, зараза, камнем на дно, намокнув изрядно. Теперь придётся босиком по щебню и стылой земле шагать, да и без ватника в подземелье вдруг стало зябко.

– Вещичками у вас разжиться нельзя ли? – полюбопытствовал он без особой надежды.

– Увы, мой друг, – развёл руками нелюдь, – сами в нищете и убогости пребываем…

Фролов поёжился, прежде чем задать главный вопрос, а потом сказал с деланым равнодушием:

– Ну, батя, мне, в общем-то, пора. Кликни-ка рабсила моего да покажи, как на свет белый выбраться.

Существо затряслось, заклокотало, закашлялось. Капитан не сразу догадался, что это смех.

– Гхе-кхе-хе… А ведь любой человека на моём месте путника вроде тебя наверняка загубил бы! Из вредности, из озорства… Но мы, меряне, гуманнее. А потому забирай своего зверя и проваливай. Дорогу я вам покажу. Только сделаю так, что ты о встрече со мной никогда не вспомнишь. Сотру из твоего мозга память о том, что с тобой в подземелье приключилось…

– Жаль, – искренне вздохнул Фролов. – Ты, папаша, в принципе мне понравился. И шуточки твои с наваждением прикольные, и история твоего народа – грустная, сочувствие вызывает. Вот бы учёным тебя показать!

– Обойдутся кроликами да мышами для опытов, – обиделся старец. – А в судьбе моего народа ничего уникального нет. Закон природы! Одни виды живых существ уступают место другим, вымирают… Вот и вам, людям, чую, недолго осталось. Деградация налицо. А вы, вместо того чтобы жить да каждому дню радоваться, склочничаете, дерётесь, всем недовольны, всего вам мало… Эх, поймёте, что к чему, да поздно будет! Возрыдаете и восплачете как я ныне, по утерянному навсегда, безвозвратно…

7

Жмурясь сладострастно от яркого солнца, облившего золотым дождём лесную опушку, Фролов растерянно крутил головой, удивляясь, что не помнит, как здесь оказался. Видать, Коля вынес-таки его, беспамятного, из мрачных глубин на поверхность. Босого, без телогрейки, но живого и, если не считать здоровенной шишки на голове, практически невредимого.

Капитан, привыкнув к ослепительному свету дня, внимательнее осмотрелся вокруг и неподалёку заметил рабсила. Тот сидел на корточках у подножья сопки и старательно обирал алые плоды шиповника с низенького куста.

– Коля! – окликнул его приветливо милиционер.

– Еда! – похвастался тот, отправляя в клыкастую пасть пригоршню ягод и чавкая сыто.

– И куда же мы с тобой дальше пойдём? – вопросил капитан, сокрушённо разглядывая свои босые ноги, сбитые в кровь об острые камни, но видя, что зверочеловек вновь согнулся над кустом увлечённо, махнул безнадёжно рукой. – Ни хрена ты не знаешь, троглодит! Влезу на горку, огляжусь с высоты…

Он принялся карабкаться на покатый склон сопки, хватаясь за пучки угнездившейся в скальной породе травы. Не достигнув макушки, не выдержал, оглянулся. И сразу же разглядел на зелёном ворсе оказавшейся под ним тайги чёткий извилистый шрам грейдера. Километрах в двух, не более.

С бьющимся сердцем, царапая пятки и раздирая в клочья штаны на заднице, торопливо съехал, шурша мелкими камешками, со склона. И крикнул рабсилу:

– Коля! Ко мне!

Тот неохотно оторвался от куста и закосолапил, загребая огромными ступнями пожухлую траву, следом.

Тайга здесь, у автотрассы, перевалив через гряду сопок, будто устала, истощилась, проредилась, стала светлее, постепенно переходя в подлесок.

Мрачные вековые сосны уступили место весёлым берёзам, раскинувшимся вольготно дубам, зарослям дикой черёмухи, шиповника и малины.

Рабсил всё больше отставал, подбирал с земли и грыз на пробу всякий лесной мусор – опавшие жёлуди, шишки, что-то выплёвывал с отвращением, что-то наоборот, совал в рот и жевал, перемалывая мощными челюстями. А когда между стволами деревьев, словно застывшая река, показался прикатанный щебёнкой грейдер, и вовсе пропал из вида, пристроившись к очередному кустику с привядшими ягодами.

Зато Фролов не заплакал едва, ступив грязной ногой на шершавое покрытие с такими родными кляксами мазута и машинного масла, капающего щедро из убитых на бездорожье двигателей большегрузных машин, опустился по-зековски на корточки у обочины и решил, что не сдвинется с места, пока не дождётся нечастого на этой таёжной магистрали транспорта.

Наверное, не менее получаса просидел он так, бездумно пялясь на тусклое уже по-осеннему солнышко, на стайку суетливых галок, промышлявших вблизи дороги, чем бог пошлёт, на травку, прикопчённую автомобильными выхлопами – на этот, как оказалось, милый его сердцу пейзаж, на который раньше и внимания-то сроду не обращал, и которого он лишён был надолго, с момента заточения в шахту.

Наконец из-за поворота, нещадно чадя соляркой, взрёвывая на ухабах, показался мощный лесовоз, волочивший платформу, под завязку гружёную брёвнами.