Аноним

Очнулся от чтения он только ближе к полуночи. Часы на камине тикали почти неслышно, практически не разбавляя тишину и ночную сонливость, опустившуюся на поместье. Маргарет и Поль вставали очень рано, чуть позже шести утра, Джерард тоже наверняка слишком устал, чтобы по привычке бодрствовать после полуночи. Отложив листы и по-кошачьи потянувшись, Фрэнк решил, что самое время приступить к исполнению своего плана. Для этого следовало спуститься на кухню и устроить всё так, как нужно ему.

Он стал неторопливо и задумчиво раздеваться, перебирая, как турецкие чётки баронессы фон Трир, каждую часть плана. Проверял ещё раз всё, что он придумал, размышлял, так ли хорошо и естественно это будет выглядеть, как ему показалось сначала. Он не понял, почему вдруг посмотрел в сторону большого, в полный рост, зеркала на стене. Тёмная рама словно открывала дверь в другой мир — мир робких движущихся бликов от свечей, мир сумрака и белой матовой кожи, мир развязно выпущенной рубахи, острых ключиц, свисающих на лоб прядей волос и обнажённых ног, запутавшихся в спущенных до пола штанах и белье…

На секунду — всего на секунду! — у него перехватило дыхание. Фрэнк подумал о том, что раньше не разглядывал себя обнажённого в зеркале. Видел мельком, но никогда — в таком антураже, ночью, и никогда от этого не сбивалось дыхание… Правой рукой он подцепил край рубахи и, скользя по коже живота, тут же покрывающейся гусиной кожей, потянул наверх, оголяя тёмные волосы паха, пупок, двигающийся в такт участившемуся дыханию, чуть выступающие под кожей рёбра… Рвано выдохнув и ощутив, как напряглись, будто стянулись в маленькие узелки нервных окончаний его соски, он схватил их пальцами обеих рук, не переставая разглядывать в зеркале реакций своего тела. Было странно наблюдать за тем, как со стороны выглядит накатывающее возбуждение, но определённо — это заводило ещё больше. Он поглаживал коричневые бусины сосков, пропуская их между пальцами, как обычно любил делать Джерард…

«Господи, Джерард…» — пронеслось в его голове, и он совершенно потерялся в лавине накативших на его возбуждённое сознание образов и воспоминаний. Все их последние встречи, полные недосказанности и неоднозначности — в ванной, в опере, на кухне… Но даже не это заставляло его плоть дёргаться, наливаясь сильнее. Сама двойственность их отношений, сам мужчина, каким он был с ним на балах и каким — в роли хозяина поместья, сама ситуация, в которой Фрэнк был властителем положения просто потому, что обладал большей информацией — именно это кружило голову сильнее вина, заставляя сердце колотиться внутри как обезумевшее, загнанное в силки животное.

Медленно отходя назад, к тумбе у кровати, он смотрел в зеркало, на то, как его собственные руки жадными змеями скользили по еле видному в сумраке телу. Рубаха уже давно лежала внизу, рядом с бриджами и панталонами, и только ощутив это обнажение кожей всего тела, Фрэнк вдруг невыразимо ярко почувствовал своё одиночество сейчас — одиночество широких плеч, живота, невинность шеи и губ, тоску бёдер и невыносимую муку паха. С его губ сорвался тихий разочарованный стон.

Конечно, он знал, что делать в подобных ситуациях, но хотелось совершенно не этого. Больше всего он мечтал ворваться сейчас в такую близкую и настолько же недоступную комнату наставника, отправляя всё к чертям, перекрикивая вопли разума. Повиснуть у него на шее, зацеловывая желанные, высохшие от постоянных задумчивых покусываний губы, упиваться его шоком и непониманием… Но нет, это было бы самое последнее, что он мог сделать. Даже страшно предположить, как Джерард отреагирует на что-то подобное. Это было именно той границей, которую было невозможно переступить. Табу…

Упершись бёдрами в прикроватную тумбу, он, вздохнув, решился. Иначе зачем вообще оставлять у себя такой нескромный подарок? Нащупав пальцами выдвижной ящичек, он вытянул его наружу и достал из самого дальнего угла чёрную картонную коробочку. Открыл крышку и нервно отбросил её чуть дальше. Под мерцающим светом свечей в канделябре матово поблёскивал будто ещё спящий в чёрном бархате внутренней обивки розовый цилиндр. Это была невероятно тонкая работа — выточенный из цельного камня очень нежного цвета, испещрённого вкраплениями и прожилками, своими формами предмет определённо напоминал фаллос. Возможно, камень был ониксом, но это было совершенно неважно сейчас — у Фрэнка пересохло горло и участилось и без того сбившееся дыхание. Так бывает, когда вдруг решаешься на что-то запретное, даже грязное, на то, чего никогда не делал раньше — под покровом ночи, пока никто не видит и не слышит, когда нет свидетелей. Решаешься на что-то такое, о чём будешь знать только ты…

«Холодный… Господи, да он просто ледяной!» — взяв каменный фаллос в руки, он посмотрел сквозь него на свет. Полупрозрачный, мягко светящийся розовато-белым оттенком, он заставлял Фрэнка вспоминать одному ему известные картины и нервно покусывать губы.