Аноним

Он закрыл глаза на некоторое время. Голова глухо звенела, и там больше не осталось мыслей, кроме одной — скоро, буквально на днях будет бал. И он поедет на него. Поедет вслед за Джерардом — в последний раз. Пора положить этому конец, пока не стало совершенно невыносимо жить с этой ношей на сердце… Кто-то должен сделать это, и ирония в том, что он и есть этот единственно возможный аноним.

— Как вам ваш Ангел сейчас? — глухо спросил у беспристрастного зеркала Фрэнк. — Сейчас, когда он лишился своих красивых белых крыльев?

Глава 13

Он безумно плохо спал этой ночью. Не то, чтобы не мог заснуть, или его что-то беспокоило. Просто всё нутро затопила какая-то грусть и безысходность, беспросветная глухая тоска, которая безучастно и надоедливо ворочалась внутри, мешая спокойно спать. Она пришла внезапно, когда вся реальность его положения в этом доме обрушилась на него, качнув своим мёрзлым дыханием язычки почти прогоревших свечей, и теперь искала удобного, тёплого места в этом хрупком и новом для неё теле. В его, Фрэнка, теле…

Он даже смог заснуть, но то зыбкое нахождение между миром бессознательного — борющихся друг с другом мыслей и чувств, — и миром снов, где он, решившийся признаться и получивший в ответ только презрение и отчуждённую, страшную холодность, сложно было назвать полноценным отдыхом. Это скорее походило на изощрённую пытку сознания, которой Фрэнк не мог сопротивляться, даже получая от этого какое-то неуместное, нездоровое удовольствие.

Ослабший, напуганный, он принимал это надоедливое ворочание внутри как что-то заслуженное, призванное проучить его, так смело и необдуманно замахнувшегося на тайну Джерарда, нарушившего запрет, отдавшегося в цепкие объятия любви и страсти, не сумевшего удержаться в рамках… Ведь до того первого злополучного бала любить наставника было так приятно и спокойно — это чувство не вызывало такого всепоглощающего желания, не травило душу надеждой на прикосновение или взгляд, приправленный острой нотой пряной похоти.

Он сам позволил себе переступить черту и сам же сейчас дрожащими пальцами, что постоянно роняли мел, старательно вычерчивал новый круг «от бесов» вокруг своего маленького тоскующего тела. Его не защищали больше крылья. Они разлетелись нежными танцующими перьями, а те — растаяли, истлели в душном воздухе его спальни.

И не было жаль. Именно это пугало и беспокоило Фрэнка больше всего — что он не сожалел ни о чём содеянном. Он корил себя только за малодушие, не дававшее ему сейчас мыслить холодно и рационально, как Джерард, но не за свои решения и поступки, принесшие ему столько счастья и непередаваемых настоящих ощущений, доказательств, пусть и спорных, реальности его любви.

Забывшись только под утро, он проснулся от первых еле слышных шагов по коридору за своей дверью.

«Маргарет, — узнал он звучание неторопливой, чуть тяжеловатой походки, — как ей удаётся вставать в такую рань?»

Из створок приоткрытого окна доносилось негромкое пение парковой малиновки, и голова чувствовалось тяжёлой жестяной бочкой без содержимого. Казалось, стоит задеть её лишь пальцем, как она невыносимо отвратительно загудит, завибрирует своими холодными боками.

Это была насмешка судьбы, но сейчас Фрэнку казалось, что так себя должна была чувствовать бедная принцесса, которую пригрели во дворце непутёвого принца и заставили спать на горошине, накидав на неё в беспорядке старые пыльные перины, до сих пор благополучно лежавшие в чулане.

«Принцесса на обломанных крыльях, — горько улыбнулся Фрэнк, стараясь медленно встать, чтобы не потревожить и без того странно ощущавшуюся голову. — Посмотрим, как выглядит этим прекрасным утром твоё неземной красоты личико?»

— О, Господи!.. — сдавленно простонал он, добравшись до трюмо с тройным зеркалом. С таким лицом весь его сегодняшний план мог пойти насмарку. — Возьми себя в руки, неотёсанный слюнтяй! — шёпотом проговорил Фрэнк своему отражению, придвинувшись как можно ближе к поверхности и разглядывая нежно-лиловые круги под нижними веками и лихорадочно блестящие глаза, бледные потрескавшиеся губы в обрамлении редкой пробивающейся щетины. — Если ты не способен даже на такую малость — то лучше собирай вещи и проваливай на все четыре стороны, такие симпатичные мальчики всегда найдут, куда пристроить своё тоскливое тело. Не стоит позорить подобным поведением гений своего учителя, Фрэнк Энтони Ньюэл младший! Разве ради этого ты, как крыса, переплыл океан в трюме с такими же отчаявшимися? Ради этого ты сражался за хлеб и яблоки на улицах Парижа — чтобы сейчас опустить руки? Бесхребетный ты тюфяк!

Он улыбнулся. Почему-то последнее ругательство так жутко контрастировало с его видом, что привело в чувство. Бледный, осунувшийся, не выспавшийся — да! Но никак не бесхребетный тюфяк. Таким он никогда не был.