Читаем Anorex-a-Gogo (СИ) полностью

отсчитываю минуты по неизменному тиканью кухонных часов. Моя мать оставила свой ежедневник на кухонном столе. Я отсчитываю часы по её назначенным встречам во второй половине дня.



Мистер Шаффер в её офисе в 13:00, чтобы поговорить о его жестоком отце.



Мистер Альба в её офисе в 15:30, чтобы понять, почему он пытался покончить с собой шесть раз за один месяц.



Миссис Барбаджелло в её офисе в 18:25, чтобы разобраться с проблемами, которые у неё были в детстве.



Я смотрю на пометку, стоящую рядом с записью в ежедневнике.



Изнасиловал её брат, когда ей было двенадцать.



Моё сердце сжимается в груди. Прямо сейчас, бедная женщина сидит в офисе моей матери, сжимая носовой платок и рыдая о тех ужасных вещах, которые её брат сотворил с ней, когда она была ребёнком. Её собственный проклятый брат.



В этом мире есть и другие Оуэны.



И вдруг я не чувствую себя таким одиноким.



Мне больно. Настолько больно, что я стараюсь не двигаться. И мне интересно, миссис Барбаджелло испытала так же много боли, как и я? Ей всё ещё делают больно так же часто, как мне? Есть ли у неё тысячи различных порезов, оплетающих внутреннюю сторону бедра, от её брата-садиста, который проводит ножом по коже?



Но мне не кажется хорошим компромиссом то, что кто-то лезет в вашу душу. Для меня это как улица с односторонним движением.



Это заставляет меня задуматься. Я так усиленно думаю о том, что правильно, а что - нет, и как ты должен сообщать людям о таких вещах. Прямо передо мной пример человека, который испытывал боль. Но он обратился за помощью.



Думаю, я, наверное, никогда не обращусь за помощью. Я не такой сильный.



Дело в том, что я приветствую боль. Это пришло мне в голову, когда я бродил по своему пустому дому, но совсем не с пустой головой: я - выживший. Такие вещи должны убить тебя, на самом деле должны. Когда твоё сердце разрывается на кусочки и проваливается в желудок, а затем тебя тошнит, и в конечном итоге ты остаёшься без целого сердца. И есть только один крошечный кусочек, израненный и упорный, чертовски слабый, но ты выжил. Даже тогда, когда ты знаешь, что должен быть мертвым, ты жив. И поэтому каждая капля боли похожа на маленькое ознаменование победы. Ты живой, мальчик. Ты не онемевший. Маленький мальчик, ты живой.



Жаль, что тайно я болею за команду, которая положит конец этой жалкой жизни.



Иногда у меня такое чувство, что он в ловушке собственного сознания.



Слова моей матери. Насколько же они правильные. Я медленно приближаюсь к осознанию того, что нахожусь в плену своего разума. Только дело в том, что в любом случае я слишком боюсь высвободиться. Но эти слова... они делают меня одним из её грёбаных пациентов. Но я не психически больной с диагнозом шизофрении и бегающими глазами.



Я сексуально запутанный, униженный, эмоционально выебанный, тайно насилуемый подросток. Я застрял где-то в своём собственном сознании. У меня есть установленные правила для одинокой игры, с которой у меня появились проблемы после недавнего.



Я одинокий. Я одинокий. Я одинокий.



Я на кухне. Я на кухне, но не ем. Еда делает тебя жирным. Быть худым - Спасение. Когда ты маленькая худая сучка, тебя любят. Это так просто. Когда ты сидишь в одиночестве на кухне, отсчитывая секунды, минуты и часы по твоим вдохам, часам и ежедневнике, который на самом деле даже не твой, ты гниёшь. Твои внутренности гниют, и гниют, и умирают.



Кто этот мальчик, стоящий после бесконечных часов однообразных гуляний по грёбаному пустому дому? Он выглядит как кто-то знакомый. Но он слишком истощённый. Слишком исхудалый. Слишком пустой. Он похож на выжившего. Выжившего не после ночи. После Освенцима. Холокоста. Домашнего насилия. Изнасилования. Кто этот ребёнок? Кто-то на самом деле должен сказать ему, что он гниёт.



– Ты, блять, гниёшь.



Это был мой голос? Дерьмо. Я этот ребёнок. Ты гниёшь, Фрэнки. Просто гниёшь, истощаешься и умираешь внутри.



Теперь я ребёнок, говорящий сам с собой. А кто вообще сказал, что я не был сумасшедшим?



Звонок в дверь. Нахмурившись, я иду открывать. Кто прерывает мои страдания? Пошёл на хуй, Таинственный Прерыватель Страданий. Я тебя ненавижу. Давай, проглоти нож. Давай, поймай пулю. Давай, наткнись на медведя гризли. Сделай что-нибудь. Просто оставь меня в покое.



Я открываю дверь.



Вы когда-нибудь размышляли о судьбе? Как когда вы абсолютно подавлены, в унынии, не можете ещё раз по частям собрать себя с пола, судьба стучит в вашу дверь? Или это шанс? Совпадение?



Это странно, потому что я никогда не верил в судьбу. Родственные души? Я не верю в эту теорию. Участь? Никогда бы второй раз и не взглянул на это. Оплата наперёд? Смотрите не переусердствуйте с такой благотворительностью.



Но судьба. Такое странное слово. Оно напоминает изображение звёзд. Вы стоите где-нибудь, где ничего не видно, но звёзды и ваша судьба и будущее разворачиваются перед вами.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Наводнение
Наводнение

Роман «Наводнение» – остросюжетное повествование, действие которого разворачивается в Эль-Параисо, маленьком латиноамериканском государстве. В этой стране живет главный герой романа – Луис Каррера, живет мирно и счастливо, пока вдруг его не начинают преследовать совершенно неизвестные ему люди. Луис поневоле вступает в борьбу с ними и с ужасом узнает, что они – профессиональные преступники, «кокаиновые гангстеры», по ошибке принявшие его за своего конкурента…Герои произведения не согласны принять мир, в котором главной формой отношений между людьми является насилие. Они стоят на позициях действенного гуманизма, пытаются найти свой путь в этом мире.

Alison Skaling , Евгений Замятин , Сергей Александрович Высоцкий , Сергей Высоцкий , Сергей Хелемендик , Элина Скорынина

Фантастика / Приключения / Детективы / Драматургия / Современная проза / Прочие приключения
Забытые пьесы 1920-1930-х годов
Забытые пьесы 1920-1930-х годов

Сборник продолжает проект, начатый монографией В. Гудковой «Рождение советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920–1930-х годов» (НЛО, 2008). Избраны драматические тексты, тематический и проблемный репертуар которых, с точки зрения составителя, наиболее репрезентативен для представления об историко-культурной и художественной ситуации упомянутого десятилетия. В пьесах запечатлены сломы ценностных ориентиров российского общества, приводящие к небывалым прежде коллизиям, новым сюжетам и новым героям. Часть пьес печатается впервые, часть пьес, изданных в 1920-е годы малым тиражом, републикуется. Сборник предваряет вступительная статья, рисующая положение дел в отечественной драматургии 1920–1930-х годов. Книга снабжена историко-реальным комментарием, а также содержит информацию об истории создания пьес, их редакциях и вариантах, первых театральных постановках и отзывах критиков, сведения о биографиях авторов.

Александр Данилович Поповский , Александр Иванович Завалишин , Василий Васильевич Шкваркин , Виолетта Владимировна Гудкова , Татьяна Александровна Майская

Драматургия