Антаподосис. Книга об Оттоне. Отчет о посольстве в Константинополь

V. Есть в Константинополе по соседству с дворцом помещение удивительной величины и красоты, которое греки, ставя «V» вместо дигаммы⁷, зовут Магнавра⁸, то есть magna aura. Так вот, как ради испанских послов, недавно туда прибывших, так и ради меня и Лиутфрида, Константин велел приготовить его следующим образом. Перед императорским троном стояло бронзовое, но позолоченное дерево, на ветвях которого сидели птицы различных видов, тоже бронзовые с позолотой, певшие на разные голоса, согласно своей птичьей породе. Императорский же трон был построен столь искусно, что одно мгновение казался низким, в следующее -повыше, а вслед за тем - возвышенным; [трон этот] как будто охраняли огромной

.

Изображение императора Оттона I, его супруги Аделъгейды и их сына Оттона, благословляемых Христом. Милан, частная коллекция. Резьба по слоновой кости. Император целует ногу сидящего на престоле Христа, по разные стороны от которого стоят святые - покровители Оттона: Маврикий и Мария. Надписи: сверху - «Иисус Христос», слева - «Святой Маврикий», справа - «Святая Мария; внизу-«Оттон император»

величины львы, не знаю из бронзы или из дерева, но покрытые золотом; они били хвостами о землю и, разинув пасть, подвижными языками издавали рычание. И вот, опираясь на плечи 2-х евнухов, я был введен туда пред лик императора. Когда при моем появлении львы зарычали, а птицы защебетали, согласно своей породе, я не испугался и не удивился, ибо был осведомлен обо всем этом теми, кто хорошо это знал. Итак, трижды поклонившись императору, я поднял голову и увидел того, кого прежде видел сидевшим на небольшом возвышении, сидящим почти под самым потолком зала и облаченным в другие одежды. Как это случилось, я не мог понять, разве что он, вероятно, был поднят вверх также, как поднимают вал давильного пресса. Сам [император] тогда ничего не сказал, - да если бы он и захотел, это было бы неудобно из-за большого расстояния, - но через логофета осведомился о жизни и здоровье Беренгара. Ответив ему подобающим образом, я по знаку переводчика вышел и вскоре вернулся в отведенную мне гостиницу.

VI. Нельзя также не вспомнить о том, что я тогда сделал для Беренгара, дабы стало понятно, как сильно я его тогда любил и какого рода награду получил от него за свои добрые дела. Испанские послы, а также названный Лиутфрид, посол нашего государя, тогда короля, Оттона, доставили императору Константину от имени своих государей богатые дары. Я же не принес от имени Беренгара ничего, кроме одного письма, да и то насквозь лживого. Потому-то душа [моя], страшась позора, пребывала в немалом беспокойстве, напряженно размышляя над тем, что можно сделать в данных обстоятельствах. И тут меня, озабоченного и крайне обеспокоенного, осенила мысль: преподнести те дары, которые принес я императору от своего имени, от имени Беренгара и словами насколько возможно приукрасить сей малый дар⁹. Преподнес же я [ему] 9 отличных панцирей, 7 превосходных щитов с позолоченными буллами, 2 серебряных кубка с позолотой, мечи, копья, дротики и 4-х хорезмийских¹⁰ рабов, которые для названного императора были ценнее всех [прочих даров]. Хорезмийцами же греки называют молодых евнухов; верденские купцы ради огромной прибыли имеют обыкновение кастрировать их еще в детстве и вывозить в Испанию.

VII. Вслед за тем, по прошествии 3-х дней, император велел вызвать меня во дворец и сам, лично переговорив со мной, пригласил меня к столу; а уже после пира одарил меня и моих провожатых богатыми дарами. Но, поскольку выпал случай рассказать о том, каким был его стол, особенно в праздничные дни, и какие зрелища наблюдают за столом, полагаю, уместно будет не обойти молчанием, но описать.