Анти-Авелин

Клод подчинился. Как можно ближе наклонившись к ее лицу, будучи уверенный, что та хочет сказать ему что-то важное на ухо.

Старуха быстрым движением накинула ему на шею сооруженную из платка люльку, в которой лежал младенец.

– Мне с двумя не справиться. Возьмешь девочку с собой.

В голове Клода мелькнул когда-то наблюдаемый им образ молодых крестьянок, работающих в поле с такими же люльками на шее, на которых были видны желто-коричневые разводы от фекалий младенцев.

– Я не могу! – взмолился он.

– Можешь! Она тебе нужна. Я же вижу, – отрезала старуха и снова легла на скамейку. – Я молоко в кувшинчик надоила, возьмешь с собой. Специально не буди. Младенцы набирают силы во сне, а не во время бодрствования, как взрослые люди.

В художественной мастерской при мануфактуре царил строгий патриархат. Поговаривают, что однажды в мастерскую приехала знатная дама, чтобы увидеть, как идут работы по ее заказу. Но юбка ее платья, посаженная на железный каркас, оказалась настолько широка, что не давала ей возможности пройти между столами мастерской. Тогда расторопные подмастерья начали раздвигать столы, и один глиняный сосуд с краской опрокинулся как раз на то место, где на шелке была изображена госпожа в окружении своего семейства, в обрамлении вензелей и ангелочков. Мастерская в то время понесла огромные убытки, а неловкого сподручного выпороли чуть ли не до смерти.

Все, что смог в этом случае сделать раздосадованный хозяин в защиту своего дела и своих работников – это повесить на дверь мастерской изображение женской юбки, перечеркнутой двумя красными линиями.

Помявшись в нерешительности около двери мастерской, Клод шагнул в цех, стараясь держаться непринужденно, отчего начал смотреться еще нелепее. Стыдливым жестом прикрывая люльку на груди, он проследовал на свое место. В довершение ко всему удивленные взгляды работников сменились дружным хохотом, когда хозяин, выглянув из своей конторки, крикнул:

– В моей мастерской нет места бабам! – подразумевая, естественно, не женский пол ребенка, а положение Клода.

Проклятая старуха! Неужели она не могла предупредить его заранее, чтобы он, Клод Дангон – глава семейства и свободный мастер – смог вечером подыскать кормилицу! Забыв совершенно о своем безденежье, опозоренный папаша источал мысленные проклятия в адрес хозяйки козы ровно до тех пор, пока его теплый кулечек не пискнул жалобно.

Испугавшись снова привлечь к себе внимание, Клод подскочил, как ошпаренный, и побежал за угол мастерской, прихватив с собой кувшинчик с молоком.

Там, за углом, сунув в рот девочки тряпочку, смоченную молоком, он почувствовал тихое счастье, сменившее его гнев. Ясные глаза дочки смотрели куда-то вверх, а ручки пыталась ухватить воздух в тот момент, пока он смачивал тряпочку в очередной партии молока. Под ее тонкой кожицей текли синие ручейки, которые вздрагивали при каждом его прикосновении, и он старался дотрагиваться до нее как можно нежнее, чтобы ручейки пребывали в покое.

После еды девочка начала беспокойно ерзать и тужиться, и Клод догадался вытащить ее из люльки. Так была навсегда решена проблема желтых разводов на одежде. Он был уверен с самого начала, что его девочка – самая удивительная и смышленая на свете – превратится в столь же необыкновенную девушку, как ее мать.

Через несколько дней, получив свой заработок, Клод сразу же направился к кормилице, живущей на соседней улице.

Дородная, с маленькими глазками и недовольным ртом, благодетельница взяла деньги вперед и, попросив ни о чем не беспокоиться, привычным жестом сняла люльку с шеи папаши.

Работа в мастерской не клеилась, все валилось из рук. Сердце ныло в тупой тоске, как будто от него оторвали кусочек и, как наваждение, люлька незримо продолжала висеть на шее. Клод постоянно трогал это место на груди, прижимая к себе воображаемое тельце девочки. Он вспомнил разговор на рыночной площади с одним заезжим моряком. Тот рассказал ему, как потерял руку в одном из морских боев с пиратами.

– И как же ты теперь ходишь в море без руки? – поинтересовался Клод.

– А она у меня по-прежнему есть, – ответил моряк. – Я продолжаю чувствовать ее, и даже иногда вижу.

Вот так и его дочка стала незримым продолжением сердца и разума Клода.

Не выдержав разлуки, в обеденное время он сломя голову помчался к кормилице. Ничего не объясняя, Клод вбежал в ее дом и направился к плетеной корзине с дочкой. Плотно спеленатая, она лежала на дне, хлопая глазенками.

– В чем дело? Что не так? – вопрошала за спиной кормилица.

– Все «так».

Девочка вздрогнула, услышав знакомый голос, и повела плечиками, пытаясь вырваться из жесткого кокона. Схватив лежащую рядом люльку из платка, Клод перекинул ее через шею и положил в нее дочку.

– Я деньги не верну! – заверещала кормилица.

– И не надо, – Клод развернулся и быстрым шагом направился в мастерскую, чтобы успеть к возвращению хозяина.

На ходу он распеленал тугую ткань и, потирая красные следы от грубого полотна на ручках дочки, всю дорогу твердил:

– Прости меня. Ну, пожалуйста, прости меня.