Античность как геном европейской и российской культуры

Тезис Варбурга очевиден: именно в первых операх обрело новую жизнь дионисийское начало древнегреческой трагедии; но в чём же именно состояло заблуждение Ницше, он, к сожалению, не написал. К тому же представляется странным, как исследование раннего Дюрера могло подтолкнуть Варбурга на размышления о возникновении оперы, если эти культурные являния относятся к разным эпохам и отстоят друг от друга на целое столетие. Однако письменно так и не оформленную полемику Варбурга с 19-й главой «Рождения трагедии» позволяют реконструировать два его опубликованных текста: уже упомянутый доклад о Дюрере и статья «Театральные костюмы для [флорентийских] Интермедий 1589 года», впервые опубликованная на итальянском языке (в авторизированном переводе) в 1895 году (обе этих работы, к сожалению, на русском языке пока не опубликованы).

Варбург обращает внимание на то, что уже к концу Кватроченто в европейском искусстве распространилась тенденция наряду с идеализированным покоем изображать патетическую преувеличенную мимику и жестикуляцию, которая идёт вразрез с односторонней классицистской винкельмановской доктриной «о безмятежном величии» Античности[298]. Сенсационная находка скульптурной композиции «Лаокоон и его сыновья» в 1506 году отнюдь не положила начало этой тенденции, а пришлась на время её расцвета. В молодости Дюрер разрывался между аполлонийским и дионисийским началами, в зрелые годы под влиянием его природной нюрнбергской отстранённости первое взяло верх – по словам Варбурга, Дюрер выжил из себя «типично итальянский декоративный пафос», «барочный язык жестов». То, что дионисийское начало в творчестве Дюрера было результатом именно итальянского влияния, подтверждает его ранняя гравюра «Смерть Орфея» (1494), прообразом которой послужила аналогичная гравюра анонимного автора из мастерской Мантенья. В свою очередь литературный источник, определивший тематику обеих гравюр, это – первая светская театральная пьеса итальянской литературы, «Сказание об Орфее» Анджело Полициано, которую Варбург характеризует как «мрачную мистерию» и «дионисийскую сагу»[299]. «Сказание» было впервые поставлено в 1480 г., а опубликовано в год смерти Полициано (1594). Дюрер иллюстрировал финальную сцену драмы Полициано: после того, как Орфей вторично теряет Эвридику, он в порыве отчаяния даёт обет никогда больше не любить женщин и искать счастье любви с мужчиной, подобно Зевсу, который, «путами любовными плененный, блаженствует на небе с Ганимедом»[300]. Сказанное сгоряча несчастным певцом оказывается настолько не по душе услышавшим его излияния вакханкам, что они решают его наказать и незамедлительно забивают до смерти (у Полициано – камнями, у Дюрера – палками).

Брутальность, с которой вакханки расправляются с полубогом Орфеем, живо напоминает слова Ницше о том, что подобное «раздробление» суть «дионисическое страдание по существу»: «греческая трагедия… имела своей темой исключительно страдания Диониса…», и «никогда, вплоть до Еврипида, Дионис не переставал оставаться трагическим героем, но что все знаменитые фигуры греческой сцены – Прометей, Эдип и т. д. – являются только масками этого первоначального героя – Диониса», который «мальчиком… был разорван на куски титанами…». Однако целый ряд фактов позволяет заключить, что «Сказание об Орфее» не было попыткой возрождения древнегреческой трагедии. Знаменитый гуманист, молодой профессор греческого и латыни Флорентийского университета Анджело Полициано вне всякого сомнения должен был отлично знать и дух, и букву древнегреческих трагедий. Однако это знание было в конце XV столетия ещё прерогативой единиц. На протяжении последующих ста лет древнегреческая трагедия оставалась материалом для чтения, а не для сценических постановок: первая постановка древнегреческой трагедии («Царь Эдип» Софокла) была осуществлена лишь в 1585 г. в Виченце. Кроме того, неизвестно, был ли Полициано знаком в то время с «Поэтикой» Аристотеля, которая в 1480 г. ещё пребывала в забвении. С одной стороны, «Сказание об Орфее» вроде бы следует аристотелевскому постулату о единстве действия, а Орфей по своей характеристике соответствует типу трагического героя, который «не отличается особенной добродетелью и справедливостью и впадает в несчастье не по своей негодности и порочности, но по какой-нибудь ошибке, тогда как прежде был в большой чести и счастии…» (II, 1453 а)[301].