Античность как геном европейской и российской культуры

Музыка «Сказания» не сохранилась. Причины две: во-первых, ещё не существовало нотопечатания (оно появляется лишь в начале XVI в.), а во-вторых, песнопения вообще не были написаны заранее, а импровизировались исполнителями. Но главным было то, что одноголосное пение в XV в. применялось либо в народной, либо в светской «лёгкой», развлекательной музыке. Музыка же как вид высокого искусства могла быть тогда только многоголосной. Высшая её ценность виделась в совершенстве пропорций (что шло ещё из средневековой эстетики) и в красоте, доставляющей чувственное наслаждение слуху (что было нововведением Ренессанса), однако никак не в эмоциональном воздействии на слушателя. Происходивший «бум» возрождения античной культуры пока что совершенно не касался музыки. Так, ведущий музыкальный теоретик конца XV в., живший в Неаполе нидерландец Иоанн Тинкторис в своём знаменитом трактате «О контрапункте» (изданном в 1477 г., т. е. незадолго до «Сказания об Орфее»), отдавая дань античным авторам, писавшим о музыке, саму античную одноголосную музыку описывает крайне скептически, противопоставляя ей современную многоголосную музыку как безусловно её превосходящую[309]: «те древние песнопения неизвестного происхождения, с которыми я имел возможность ознакомиться, – так называемые апокрифы, – написаны столь неумело и неуклюже, что они способны скорее оскорбить слух, чем его порадовать. Кроме того, хотя это и кажется невероятным, нет ни одного музыкального произведения, сочинённого ранее чем в течение последних сорока лет, которое стоило бы слушать образованному человеку. Однако в нынешнее время… музыка достигла процветания в творчестве бесчисленных композиторов, будь то под влиянием небес или в силу усердной практики: среди них Йоханнес Окегем, Жан Регис, Антуан Бунюа, Фирмин Карон и Гийол Фаг, которые освоили эту божественное искусство под руководством Джона Данстейбла, Жиля Биншуа и недавно почившего Гийома Дюфаи. Почти все произведения этих мужей источают такую сладость, которая, по моему мнению, должна рассматриваться как наиболее подходящая не только для людей и героев, но и для бессмертных богов[310]».

Описанная Тинкторисом так называемая ренессансная полифония строгого письма была названа «Ars perfecta», – совершенным искусством. В мастерстве контрапункта выражалась неповторимая индивидуальность композитора, а один из основных критериев мастерства Тинкторис вполне в духе своего времени определял как разнообразие («varietas»)[311].

Эти эстетические представления не только позволяют предположить, что музыка из «Сказания об Орфее» скорее всего вообще не притязала на самостоятельную художественная ценность, но и служат дополнительным свидетельством того, что мистерия Полициано не была попыткой возрождения древнегреческой трагедии. Тем не менее, она оказала большое влияние на возникновение оперы сто с лишним лет спустя: это касается как содержания (сюжет о страданиях мифического певца и проблема силы воздействия музыки), так и формальной стороны: Полициано впервые применил разнообразную метрику для характеристики персонажей из различных социальных и «экзистенциальных» групп (пастухов, нимф и богов) и для обозначения перемен драматических ситуаций, проложив этими нововведениями дорогу для будушей музыкальной декламации[312].

Однако первые три оперы на сюжет «Орфея» принципиально отличаются от «Сказания» своим финалом: оперы Якоппо Пери и Джулио Каччини, обе написанные на либретто Оттавио Ринуччини (1600), почти «по-голливудски» переиначивают финал драмы, вводя счастливый конец (Орфею-таки удаётся благополучно вызволить Эвридику из Аида); Алессандро Стриджо-младший, на либретто которого написал оперу Клаудио Монтеверди (1607), попытался было вернуть яростных вакханок, однако в последний момент жрицы Диониса были заменены фигурой «deus ex machina» – самим Аполлоном, спустившимся с небес, чтобы забрать туда своего безутешного сына Орфея. Нетрудно понять, почему подобные концовки вызывали неприязнь у Ницше; сложнее объяснить, почему они совершенно не смущали Варбурга, который считал первые оперы не только наследницами «Сказания об Орфее» Полициано, но и более того – воскрешениями древнегреческой трагедии. Какие же он в них увидел визионерские прозрения, которые, по его мнению, компенсировали слащавые хэппи-энды?