Антигона

Я бросилась в гущу толпы, камни летели со всех сторон: те, что были направлены неумело, ударялись о стену. Но громче всего отдавались у меня в голове глухие шлепки, когда камни попадали в пленника.

Камни летели уже в самих солдат, вот они, подняв над головами щиты, уже оставили Тимура у подножия стены на обозрение толпы. Я выхватила у одного из солдат щит, оттолкнула его и, как могла, попыталась заслонить пленника.

К счастью, в это время появились Зед с мальчишками.

— Стойте, это Гемонов пленник! — заорали они вместе со мной. Стоявшие в первых рядах остановились, но в задних рядах толпы еще не успели понять, что происходит, и продолжали избиение. В Тимура попал настоящий булыжник, и кочевник упал, увлекая за собой и меня. Камни продолжали лететь в нас, и мне уже казалось, что толпа вот-вот навалится и раздавит нас.

В этот момент раздался приказ: «Остановитесь!..» Потом прозвучало: «Дорогу!..» И произнесено это было так, что толпа повиновалась и в молчании откатилась назад. Зед, которому тоже досталось, помог мне встать на ноги. Этеокл, предупрежденный Исменой, был уже рядом со мной, на своем белом скакуне.

— Вы убьете мою сестру Антигону, — вскричал он в ярости, — и пленника Гемона, который только что спас наше войско. Никто не смеет его трогать! Убирайтесь, идите на агору восславлять Гемона, как он того заслуживает.

Толпа отступила, рассеялась. Исмена в тревоге стала осматривать меня, раны мои были не из серьезных. Этеокл приказал перенести Тимура ко мне, похвалил Зеда и мальчишек за мужество, потом неожиданно поднял меня к себе на коня и так, со славой доставил к деревянному дому.

— Видишь, — проговорил он на прощанье, — ненависть сама поднимается с обеих сторон. Это необходимо для победы.

Я не нашла, что ему ответить: во мне звучал тихий и мелодичный голос К., передо мной была его внимательная и хитрая улыбка. В этом и состоит логика поджигателя, прозвучал его шепот, она прекрасно действует до того момента, пока сам поджигатель в ней не сгорит. Не нужно спорить, нужно просто сказать «нет», больше ничего. В ответ на Этеокловы слова я смогла только отрицательно покачать головой, и, наверное, на губах у меня появилась насмешливая улыбка, потому что брат мой рассердился:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Я рада, что ты спас Тимура, это друг Полиника.

Лицо Этеокла осунулось от усталости, на нем — пыль и кровь. Но как восхитителен он на своем белом жеребце. Столь же восхитителен, как Полиник… Он прочел это в моих глазах, пожал плечами и удалился.

Воины, доставившие Тимура, положили его на постель К. и ушли. Одной мне его было не перевернуть и не осмотреть. Я позвала на помощь, и передо мной вырос Диркос. Но когда он увидел кочевника, помогать мне отказался.

— Да я скорее задушу этого синего… — Диркос упрям, и мне это известно, но вот что бы сделал на моем месте К.? Ведь Тимуру нужна срочная помощь. Может быть, он бы протянул Диркосу руку и, улыбаясь, произнес: «Прощай, Диркос».

— Ты гонишь меня, — пробормотал нищий певец.

— Нет, но здесь или лечат, или уходят. А это тяжелораненый.

Диркос проворчал, что будет ухаживать за этим варваром так же, как и за остальными. Он помог мне перевернуть Тимура, снять с него одежду, перевязать. На теле кочевника много синяков от попавших в него камней, но самую серьезную рану он получил во время падения с лошади, когда она ударила его по голове копытом.

Мы дали Тимуру воды, он не переставал бредить, хотя и было видно, что он делает попытки унять поток непонятных для нас слов, рвавшихся у него из горла. Тимур старался сорвать повязки, отталкивал наши руки, он весь горел.

— Поговори с ним, — сказал Диркос.

— Зачем? Он не понимает.

— Звучание голоса он поймет. Это успокоит его.

Я думала, что Диркос слушал только ЧТО я говорю, а не КАК. Но если он полагает, что мой голос может помочь Тимуру, то почему не попробовать?

И я начала говорить с Тимуром — вернее, начала издавать звуки, преисполнены они криком, страданием, потому что и мои раны начали ныть. Вместе с тем это говорит во мне и избавление, потому что Тимур остался жив, не погиб под градом камней или, что еще ужаснее, от руки Гемона. Да, эти двое любят меня, я восхищаюсь ими и тоже их люблю, они же, не зная и не думая, что знают друг друга, чуть не убили друг друга.

Своим пением я заклинала эту боль, эту бесконечную бессмысленность, я бормотала слова, лишенные всякого смысла, бормотала просто так, по наитию. Может быть, звуки, издаваемые мною, обладают некоей силой, потому что тело Тимура под моими руками расслабилось, и он заснул. Я замолкла, голос мой затух, и тут донеслись другие голоса — Диркоса и Гемона, который появился незаметно для меня.

— Продолжай, — просили они.

— Зачем? Он заснул.

— Для нас, — проговорил Гемон. — Когда ты поешь, о войне забываешь.

— Но я не пою.

Они переглянулись и засмеялись: раз они думают, что я пою, я буду петь, подражая К., еле слышно тянуть непонятно что, но они будут счастливы, и Тимур будет спать спокойнее.