Антигона

Но почему он не должен умереть? Почему мне обязательно надо, чтобы выжил этот человек, желавший погубить Гемона? Почему я обречена ухаживать за этим варваром и всеми несчастными больными, что окружают меня? Прекрасная деревянная дуга лука из темного дерева касается моей щеки — и на губах моих появляется продолжительная, слегка насмешливая улыбка К. Лук этот по крайней мере не стонет и не обливается потом, и тут я слышу, как К. шепчет мне: «Не ты захотела прийти сюда, не он захотел совершить этот безумный прыжок, когда под ним пала лошадь, он не хотел и чтобы его побивали камнями. Это случилось, и в твоем доме появился этот человек, ни мук, ни желаний которого тебе не понять. Нужно терпеть, Антигона, просто терпеть, как ты делала это на дороге, когда Эдип гнал тебя в приступах ярости в дверь, упорно не желая тебя замечать, а ты на цыпочках возвращалась через окно своей души. Ты, Антигона, терпеливая душа, и никто не требует от тебя ничего больше».

Голос К. затихает, улыбка его погасла на моих губах. От страха я не могла поднять на Тимура глаз — а вдруг я увижу перед собой труп? Но до моего слуха начал доноситься какой-то тихий шорох. Нет, это не К. говорит — он уже замолчал, — это дышит Тимур, тихо и размеренно.

Я принесла одеяло и тоже легла на полу, у постели Тимура, ощущая на руке и плече нежное прикосновение напряженно изогнутой дуги его лука. Много раз я просыпалась, чтобы дать больному напиться, он спал, и лицо его прояснилось. Утром я поняла, что ночью так и не расставалась с Тимуровым луком и все еще прижимаю его к себе, как дитя. Дуга лука черна, и чернота эта больше, чем цвет, это внутреннее сияние дерева, на двух концах его — вставки из слоновой кости. Это больше, чем лук, — в нем та мощь, что не дает выплеснуться Тимуровым силам, это та мощь, что притягивает меня и пугает. Я вспомнила, что Эдип всем своим телом старался ощутить контакт с деревом или камнем, из которого он хотел что-нибудь изваять. Он бы взял этот лук в руки, провел бы им вдоль тела, прижался бы к нему лбом и щекой, как это сделала и я, припал бы к нему губами, лизнул бы его — мне еще так не сделать. Он бы положил лук на землю, захотел бы почувствовать его подошвами своих ног и наступил бы на него. Он бы стал укачивать его, положил бы рядом с собой в постель, увидел бы его во сне, погрузился бы в размышление, не забывая ни на минуту об опасном присутствии этого лука, — так же должна поступить и я. Я это и делаю, и не познанная мною самой моя сущность всколыхнулась от присутствия этого дикого лука и открылась мне, к ней возвращается способность чувствовать, и я изумленно познаю ее вновь, потому что обычно обхожусь без нее. Я испытала от этого бесконечную, яркую и кровавую радость, а когда я последовала за этой частью себя, она в диком ужасе бежала от меня, но это только умножило мои силы. Руки мои созданы для этого лука, от этого союза родятся победы. Но не сейчас: еще рано. Когда я снова открыла глаза, было уже совсем светло. Тимур, который проснулся раньше, следил за мной взглядом и, возможно, уже давно. Я улыбнулась, он что-то попытался произнести непослушными губами, глаза его ожили и вдруг стали жесткими: «Встань, натяни тетиву!» — приказал этот взгляд.

Тело мое подчинилось, гордо выпрямился стан, крепко взят лук и тут же выпущен из рук. Просто выпущен — и все тут.

Время шло, я ухаживала за Тимуром, Исмена сама приходила делать мне перевязки, мы ели и спали. Однажды я встала, и снова Тимуров взгляд отдал приказ — он был так же настойчив, что не подчиниться невозможно. «Закрой глаза, выдохни, пусть она войдет в тебя».

Меня окружил страшный холод, и ветер сек лицо, кони кочевников уносили меня прочь, бег их был ровен и уверен. Передо мной что-то мелькало, упрямое, быстрое, как эти кони, и это что-то не знает устали. Мелькающее «что-то» надо настичь любой ценой, пусть даже на это уйдут все силы, все время, потому что это сама жизнь бежит впереди меня и манит, убегая. Когда кончится эта гонка, я должна ощутить на своих губах горячую кровь. Тем, кому не догнать этот ускользающий смысл жизни, останется лишь одно: умереть, но Тимур из тех, кто не умирает, и я — тоже.

Я не должна открывать глаза, в себе самой мне надо обрести это ускользающее «что-то». И когда в легких у меня уже не осталось ни глотка воздуха, я, кажется, обрела это «что-то», на мгновение, с первым вздохом. Беззвучно, слепо, настоятельно врывается в меня Тимуров приказ: «Натяни тетиву!»

Я не понимаю, что делаю, но это собственная моя жизнь лежит на тетиве лука, и я натягиваю ее с поразительной, восхитительной легкостью.

Вошел Гемон, на глазах у которого я отпустила тетиву, — так приказал мне Тимур. Я сделала то, что должна была сделать, положила лук и теперь могу продолжать жить. Мне хватит этого — продолжать жить.

Тимур снова погрузился в сон, и сон этот тих. Гемон с удивлением воззрился на меня: он уже пытался натянуть тетиву, но у него ничего не вышло.

— Как ты смогла сделать это? Это самый тугой лук, который я когда-либо видел.

— Тимур приказал.