Антигония. Роман

Вдоль и поперек перелистав аккуратно изданный томик ― на экземпляре был проставлен №2, ― я пробежал глазами по вступительным строчкам, взглянул на последнюю страницу и пришел к выводу, что придраться не к чему. В глаза бросалась какая-то выпирающая наружу изысканность, исходившая, собственно говоря, не от содержания ― в него я пока не вникал, ― а от слога, от ритма письма. Выдержанная и отмеренная, словно метрономом, фраза выстраивалась плотной очередью. Я давно не читал по-английски серьезных текстов, язык Хэддла требовал усилий. Впрочем, усилий требовала и сама адаптация к его книжному голосу. При чтении опусов Джона в оригинале слух мне всегда резал некоторый фальцет, который я не мог не улавливать, слыша в голове его живую речь.

Теперь бросалось в глаза и другое. Ткань текста отдавала чем-то изотропным, как мне чудилось. Сюжет ― история копииста Ху ― существовал как бы сам по себе, в другой плоскости. Перечитывать страницы можно было вдоль и попрек, либо подряд, либо выборочно, не следя за развитием фабулы. Текст всё равно не приедался. Он вливался легко, как вкусная свежая вода.

Я полистал еще, и глаза уткнулись в следующие строки:

«Все, к чему ни прикасались бы мои руки, тут же рассыпалось как труха, как песок. Всё просыпалось сквозь пальцы… убывало, таяло, превращалось в ничто… Странно констатировать это сегодня, когда всё уже позади. Но так было с тех пор, как я себя помню… Так происходило с мыслями, с чувствами, с окружающим миром, с прошлым, с нью-хэмпширской природой, с женским полом… Со всем тем, что я хоть как-то умел ценить в тот или иной период моей жизни… Мир зрел быстрее, чем я. Плоть его не сгущалась, не отвердевала, не окаменевала, а разрыхлялась, стремилась к распаду… Внешнее астрономическое время, если предположить, что оно вообще существует, текло быстрее, чем то, которое я ощущал внутри себя… И я не помню минуты, секунды за всю свою сознательную жизнь, чтобы я этого не чувствовал, чтобы я не ощущал внутри себя зияния бездонной ямы. Смотреть в нее бывало жутко. И в то же время она манила к себе, всасывала в себя с какой-то неведомой и неодолимой силой… Вся моя жизнь ушла на противление этой силе. Мне самому это кажется сегодня полнейшей загадкой…»

Звучало искренне, но как-то слишком витиевато. О смысле можно было только догадываться. Я стал листать дальше, пока глаза сами не уцепились за другие строки:

«Именно благодаря своему заурядному опыту грешника я и пришел к пониманию того, что слово ― высшая форма бытия. Выше этого нет ничего в нашем земном мире. Слово ― божественный инструмент, при помощи которого можно изваять что угодно ― день, ночь, рай, ад, может быть, даже саму вечность, самого Творца неба и земли, хотя и говорят, что Он неописуем. Но в это я сознательно запрещал себе верить, чувствуя дух свой не доросшим до таких истин, неабсолютным…»

Я стал листать дальше. Глаза остановились на следующем: