Антигония. Роман

— Ты только не возгорайся, ― нагловато осадил меня Хэддл. ― Ты ведь не в курсе… Беда ведь в чем. В том, что она заводит шашни со всеми моими друзьями, отдается всем без исключения, стоит мне ее с кем-нибудь познакомить… А иногда даже с давними, ни с того ни с сего. Вдруг разглядит в человеке что-то новое, чего раньше не заметила ― и вперед. Ничего не могу поделать. Хоть караул кричи. Но ситуация литературная, ты прав. Вот я и стараюсь смотреть на вещи трезво. Стараюсь соблюдать принцип: что хорошо для нее, то хорошо для меня. Но все-таки…

— Джон, я отказываюсь говорить на эти темы. Я больше ничего не хочу знать! Больше ни слова! За эту ночь я наслушался столько всякого! Пожалуйста, выясняйте всё это без меня…

Я положил трубку. К обеду мы опять созвонились и говорили уже без накала, но до отъезда Хэддлов из Парижа увидеться нам так и не довелось.

Помирившись, они уехали в Нормандию, откуда прислали мне открытку с видом на подпоясанные, как платья, пляжные зонтики. Затем пришла другая открытка, уже из Бостона, изображавшая сцену коллективного чтения французских газет какими-то бутлегерами времен сухого закона, ― юмора я так и не понял, ― в которой оба, и Джон и Анна, в унисон извинялись за случившееся.

По телефону Хэддл объяснял, что его «семейная жизнь», в которой он «погряз по самое горло», с уже первых дней была не такой гладкой, как всем казалось, и что я должен, раз уж оказался «другом семьи», воздерживаться от крайностей, не принимать всё слишком близко к сердцу. Но это было уже позднее…

На следующий день после прогулки, совершенной в обществе Анны, опять вся в слезах, пряча воспаленный нос в мужской носовой платок, Пенни отчитывалась передо мной за историю с подставными мужьями. На этот раз я спрашивал с нее по всем статьям.

Впрочем, она всё больше отмалчивалась.

— Почему же ты мне не сказала, что твой муж ― русский? Я был уверен, что он француз! Благополучный француз… Ходит на работу, зарплату получает, всё как положено,.. ― нещадно наседал я на нее. ― Ты же мне сама рассказывала? Да или нет, Пенни?!

— Дурацкий вопрос. Разве ты… ты бы решил с ходу, что у меня не все дома… Ну, какой нормальный человек будет водиться в Париже с одними русскими?

С этим-то как раз трудно было не согласиться. Будь я в курсе этой курьезной закономерности, у меня был бы совершенно другой взгляд на вещи. Во всяком случае, я потрудился бы принять меры предосторожности и не довел бы отношения до такой крайности, не дал бы бедняжке погрязнуть во лжи и очковтирательстве.

— А может быть, у тебя и вправду не все дома, Пенни?

— Может быть… откуда я знаю? Только не оскорбляй меня, пожалуйста,.. ― лепетала она, ногтем указательного пальца поковыривая на колене новый фиолетовый чулок. ― Я не виновата… Так получилось.

Но это оказалось лишь началом признаний.

— У Джона есть брат… Он живет в Вашингтоне… Когда-то мы с ним очень дружили… У брата мы и познакомились, ― продолжала Пенни.

— У Джона есть брат? ― переспросил я после заминки; мне впервые приходилось слышать о существовании брата.

— Ты что, не знал? Правда?! Двухметрового роста. Фамилия ― тоже Хэддл… Трое детей. Зарабатывает тысяч двести в год. Долларов, конечно… У него своя фирма. Торгует запчастями для велосипедов. Или мотороллеров, уж точно не помню… Наш бурный роман тянулся несколько месяцев. Потом затих. Даже не знаю почему.

— С братом?

— Ну, причем здесь брат?.. С Джоном! Мы с Джоном старые друзья. И не просто друзья!.. Странно, что ты не в курсе.

— Почему же я должен быть в курсе?! ― пытался я отстоять свое право на неведение. ― Мало ли с кем у Хэддла были романы! До нашего с тобой знакомства каждый из нас прожил целую жизнь.

— Я не мало ли кто! ― возмутилась Пенни.

— Нет, Пенни, ты не мало ли кто… Но встань и ты на мое место.

Она продолжала откровенничать. Я продолжал изумляться, что-то сопоставлять, вновь и вновь строил догадки и цепенел от них. Оказывалось, что подлог с мужьям был замешен еще и на несчастной любви. От несчастной любви она когда-то и поселилась в Париже. От несчастной любви… к Хэддлу! А еще раньше, годы тому назад, от несчастной любви она помчалась по его следам в Москву. Ничего от него там не добившись, вернулась восвояси, проездом через Санкт-Петербург, а по дороге обзавелась русским возлюбленным, вышла за него замуж, причем не обошлось без длительной нервотрепки с властями, от которой ее спасли, в конце концов, родители, надавив на московские власти чуть ли не через Белый дом.

Свои откровения Пенни увенчала и вовсе потрясшим меня признанием. Она была еще и «мамой». У нее был маленький сын. Звали малыша Дакки. Отданный на воспитание дедушке с бабушкой ― состоятельные старики души не чаяли во внуке, ― мальчик жил с ними в Вашингтоне. Это, мол, и являлось камнем преткновения в ее раздорах с мужем. Муж хотел жить с ребенком. Пенни отказывалась забирать его в Париж: не хотела мальчика травмировать, ее жизнь была здесь слишком неустроенной, слишком богемной.

— Какой бред ты несешь, ей богу! ― подытожил я ее безрадостное повествование.