Антигония. Роман

— Что тут бредового?.. Да нет, ты просто не веришь мне! ― спохватилась она.

— Не верю.

— По поводу Джона никто, конечно, ничего не знает, ― поспешила Пенни меня успокоить. ― Мой муж, он… Не могу же я всем рассказывать!

— Скажи мне, Пенни, какая роль отводится мне во всей этой каше? ― спросил я. ― Получается, что твои звонки, история с книгами, с этими запрещенными памфлетами… этого, как его? да всё равно, черт возьми!.. тоже следствие несчастной любви? ― опять выходил я из себя. ― Тоже стечение обстоятельств?

— Нет, ты от меня слишком много требуешь, ― всё так же жалобно лепетала она, ломая руки. ― Слишком много…

Я не знал, что думать. Несчастный жребий, выпавший на долю Пенни, пробуждал во мне глубокое сочувствие. Более того, я начинал испытывать к ней что-то новое, замешенное, помимо всего прочего, на чувстве долга, и от этого еще более безысходное. Но ее объяснения, обезоруживающие своей искренностью и непосредственностью, казались далеко не полными, не до конца удовлетворяли моей потребности соотнести услышанное с чувством здравого смысла. К разговору о Джоне мы больше не возвращались, но приглядывались друг к другу немного выжидающе, прекрасно понимая, что дальнейшего развития события, да и какой-нибудь развязки нам не миновать.

На протяжении некоторого времени меня всё же преследовало чувство, что я имею дело с особым отклонением. Если говорить правильным языком ― с «нарушением в поведении», которое является разновидностью легкого психического расстройства, и им страдает, если уж верить статистике, около трех процентов рода человеческого. В основе этого отклонения будто бы лежит стремление к раздвоению личности, на уровне подсознания гложущее очень многих людей и даже самых что ни на есть «нормальных», обыкновенных, без всяких внутренних перекосов. Но когда я узнал Пенни получше, эти домыслы отпали сами собой. Тут было другое…

На площадь Иордана Пенни перебралась с вещами после Рождественских праздников.

Встречи в парках и скверах, которые мы назначали друг другу сначала как школьники, а потом как великовозрастные любовники, познавшие вкус адюльтера и разрываемые на части двойной жизнью, но еще не остывшие от романтики, а ее было хоть отбавляй в самой конспирации, в преодолении нескончаемых препон, в борьбе с общественными нравами, лицемернее которых нет ничего на свете, ― помимо нескончаемых прогулок, киносеансы, во время которых мы покупали мороженое, она фисташковое, я ванильное, регулярные, хотя и не столь частые, как кино, вылазки в вегетарианские рестораны ― отказ моей новой подруги от скоромной пищи оказался не просто позой, в стопроцентную вегетарианку она превратилась еще с юных лет… ― всё это разом кануло в небыль, и трудно было не сожалеть об утраченном. Но продолжать в том же духе мы не могли. Взрослые люди не могут обтирать боками подъезды и кресла кинотеатров, как подростки, сколь бы ни было это взбадривающе для их сознания, притупленного заботами, и сколь бы это ни выглядело романтично со стороны.

Темпераментный русский муж Пенни время от времени грозился «навести порядок». Грош собирался нагрянуть ко мне домой и по-простому, без лишних объяснений «засветить» мне в глаз. В телефонном справочнике моей фамилии не значилось, и он требовал от меня назвать ему адрес, да таким тоном, будто это причиталось ему на законных основаниях. А раз уж становился невменяемым, раз уж прибегал к беспардонной лексике, то угрозы следовало принимать всерьез. В конце концов, он мог Пенни просто выследить.

Словом, были все причины опасаться бурной развязки. Под впечатлением от угроз иногда я даже расписывал в воображении, как однажды, весь разукрашенный, в фиолетовых отеках буду оправдываться перед запаренными полицейскими, которые доставят нас, на пару с буяном, в окружной комиссариат в наручниках. И было бы, наверное, очень непросто убедить их, что речь идет об обыкновенном адюльтере, в котором нет ничего противозаконного, а не о сведении счетов между уличными дилерами, работающими на Russian Connection, не поделившими кусок парижского тротуара. Но до рукоприкладства всё же не дошло. Что-то переварилось, утихло само собой.

Несмотря на некоторые угрызения совести, я не чувствовал за собой большого греха. Если я действительно «отбил» у кого-то жену, я не мог проникнуться чувством, что являюсь «разрушителем семьи», как утверждал законный супруг. После всего того, что мне приходилось слышать от Пенни об их совместной жизни, разрыв с таким мужем представлялся мне наилучшим из всего, что с ней могло произойти за последние годы.

Но и Пенни не скупилась на угрозы. Она не переставала запугивать меня тем, что попросит своего адвоката ― вашингтонского, годы назад работавшего на ее папашу ― подать бумаги на развод, а там… Что там ― этого я и опасался. Будь что будет! ― по понятиям Пенни. И я всеми силами отговаривал ее от крайностей. Ну допустим, это произойдет. А дальше что? Что я мог дать ей взамен?..