Антигония. Роман

«Наивность, спрос с которой невелик, когда мы имеем дело с невежеством, никого не освобождает от ответственности. А тем более человека, претендующего на роль цицеронствующего трибуна, ― поносил Хэддла Грэхем Стэмп в очередной заметке. ― Но подобными иллюзиями тешит себя любой писака средней руки, лишенный чувства меры от рождения, как иные лишены зрения или дара речи. Если кто-то и смотрит Д. Хэддлу в рот, то, скорее, от изумления перед его распоясанностью, чем с искренним интересом к его бредовым прокламациям. Есть ли смысл говорить о прожженных истинах, таких, как провиденциальная роль письменной культуры, испокон отводимая ей самой западной цивилизацией? Для забывчивых напоминаю: вся уникальность литературы заключается не в том, что, привлекая ее в посредницы, легче отстаивать те или иные идеи. А в том, что она способна спасать человека от разрушительных последствий этих идей. Посредством внушения человеку ― через образное отображение ― значимости всего того, чем он живет, чем дышит изо дня в день, не имея на идеи ни минуты свободного времени. Иначе говоря, роль печатного станка ― в гуманизации хомо сапиенс. Разглагольствовать же о смысле жизни, как известно, расплывчатом, можно до умопомрачения. Ясности от этого не прибавится…»

В той же статье Г. Стэмп сетовал на идеи Торроу, сами по себе чистые, как горный ручей, но представлявшие собой идеальную якобы почву для всевозможных аберраций, чем это и оборачивалось каждый раз, как только ими увлекались какие-нибудь очередные «правдоискатели» (ссылка делалась на 70-е годы). Их целью ― провозглашаемой ― всегда являлось усовершенствование общественных нравов. А на деле ― разрушение нравов как таковых, полнейшее безначалие. Разрушение, провозглашаемое во имя самой «исходной пустоты и абсолютного ноля». И всё это делалось, разумеется, в отместку за свою отверженность, за врожденную неприспособленность, за унаследованное от предшественников убожество. Как бы то ни было, сегодня лишь слепые могут-де закрывать глаза на очевидные вещи:

«Современное экологическое движение, ― добивал Хэддла Стэмп в конце своей заметки, ― если уж кому-то чудится, что сырой морковкой, выращенной без использования селитры, можно поправить свое здоровье, нуждается в более грамотных последователях…»

Все это мне приходится излагать с дотошностью, чтобы стало понятно, какой удар, при всей моей спонтанной солидарности с Хэддлом, ждал меня в одной из глав упомянутой книги, где описывались события, свидетелем, да и непосредственным участником которых я однажды оказался.

Хэддл описывал нашу совместную поездку под Биарриц, во время которой произошел несчастный случай с соседской девушкой. Излагалось всё донельзя обстоятельно. Но к моему превеликому удивлению, он подвергал случившееся совершенно неожиданному толкованию. Он беспардонно интерпретировал. Его версия содержала невероятные отклонения от правды и уж как минимум расходилась с тем, что случилось на самом дело, что осталось выгравировано в моей памяти навеки.