Антигония. Роман

Месье Чу предложил подплыть поближе к скалам, по правую сторону от небольшой бухты, чтобы не дрейфовать на открытом ветру. Джон принялся его отговаривать. Прилив был сильный. Впереди могло быть еще более сильное течение, чем под нами, ― он каким-то образом определял это по цвету воды и по вскипанию волн, которые ближе к скалам становились как бы рыхлыми, даже гребни их заворачивались.

В следующий миг, мельком взглянув на Хэддла, я с удивлением обнаружил, что на нем нет лица. Он выглядел до неузнаваемости осунувшимся, бледным, лицо его было странновато перекошенным, с теми застывшими чертами, которые безошибочно выдают в человеке морскую болезнь. Ничего подобного я, разумеется, не ожидал от него. Кто мог подумать, что он страдает этим недугом? Одежды на Хэддле было минимум, не по погоде, чем, конечно, усугублялось его состояние.

Я стянул с себя свитер. Протянул свитер ему. Но он отказался и стал запугивать меня тем, что и сам я, еще минуту, и запою другим голосом из-за того, что не оделся как следует.

Месье Чу, несмотря ни на что улыбавшийся до ушей, тоже сообразил, в чем дело, и полез в небольшой трюм, в носовой части катера. Вытащив оттуда пластиковый дождевик, он предложил его Хэддлу. Согреть это одеяние вряд ли могло, но могло защитить от ветра. Однако от пластиковой ткани потянуло таким зловоньем, такой тухлятиной, что Хэддлу совсем стало невмоготу.

— Чего не выношу, так это качки, ― бормотал он, вцепившись за бортовой поручень; он отвернулся к черной качающейся воде и стал издавать такие звуки, что внутренности у меня тоже могли вот-вот вывернуться наизнанку…

Качка усиливалась. Нас сносило всё сильнее. Программу нужно было сворачивать немедленно. Разумнее всего было, не теряя ни минуты, вернуться в порт. Чу придерживался того же мнения.

Мы сложили спиннинги. Чу запустил двигатель, развернул суденышко к волнам правым бортом, отчего нас стало мотать еще сильнее, и стал набирать скорость. Но едва мы проплыли сотню метров, как двигатель захлебнулся и стих.

С мутной улыбкой на лице, месье Чу вскрыл щиток под рулевым управлением, со знающим видом осматривал провода, а затем полез что-то ковырять в самом двигателе. Продолжая озираться на нас и по-прежнему сияя, он начинал действовать нам на нервы. Мы не знали, что думать. Катер плюхался в волнах как щепка. Нас стремительно сносило к скалам.

— У вас якорь есть? ― спросил Джон китайца.

— Есть… Есть… ― заверил тот, бестолково чертыхаясь перед трюмом и вываливая нам под ноги какую-то спутавшуюся дребедень.

Затем Чу всё же подал нам замысловатой формы железный крючище с намотанный на него веревкой, причем делал это уже не глядя, будто принимал нас за свою команду. Из-за перематывания драной мокрой пеньки мы потеряли несколько минут.

Наконец, я швырнул железяку в воду. Тросик натянулся. Якорь ухватился за дно. Судя по узлам на веревке, под нами было всего восемь-десять метров. Но не прошло минуты, как стало ясно, что катер по-прежнему несет к берегу. Я проверил тросик на натяжение. Вроде бы всё в порядке: якорь не висел. Оставалось предположить, что течение под нами стало настолько сильным, что железяку просто тащило по дну, а, скорее всего, по рифам, потому что время от времени чувствовались рывки.

В некоторой панике я попытался высвободить весло, закрепленное под бортовым стрингером. Но Джон жестом остановил меня. Грести вручную было, конечно же, бессмысленно.

— Ты ничего особенного не замечаешь? ― спросил Хэддл по-русски.

— Где? ― Я почему-то стал озираться по сторонам.

— По-моему, он нас утопить решил… этот обормот.

Вновь борясь с чем-то отвратительным, переполняющим его изнутри, Хэддл обводил взглядом уродливые, изломанные скалы, высившиеся прямо перед нами и уходящие влево вдоль всего берега, к которым нас и сносило. Жутковатая стена увеличивалась в размерах с каждой минутой.

— С чего ты взял? ― спросил я.

— Глаза… Сумасшедшие глаза. Или мне кажется?

Я взглянул на месье Чу. Он по-прежнему улыбался, но вид у него был, конечно, ненормальный и не просто ошалевший.

Он, видно, почуял неладное и ненароком тоже что-то сверял по нашим физиономиям. Джон был прав, в поведении китайца было что-то странное.

— В первую секунду, когда мы увидели его в порту, у меня тоже мелькнула мысль, ― признался я.

— Какая?

— Что он немного ненормальный.

— В психиатрии это называют синдромом Ганзера… Миморечь, мимодействия ― типичные симптомы, ― сказал Джон. ― Сумасшедший он и есть сумасшедший. Нарвались, поздравляю!

Догадываясь, что мы неслучайно переговариваемся по-русски, китаец вытер со лба испарину и просюсюкал совсем уже непонятные нам слова:

— Спасемся… Спасемся!

— Вам дом понравился? ― перейдя на французский, громко и невпопад спросил его Джон.

— Не осень… Дзенег всё равно нет, ― месье Чу словно глумился над нами.

— То есть как нет денег? Не понимаю вас… Зачем же вы приезжали дом смотреть? ― переспросил Хэддл.

— Людям приятно, когда другим нравится их дом… Особенно зенсинам, ― ответил азиат. ― Если бы осень понравился, я бы насол дзеньги. А я ситал вас, ваши книги, ― глаза китайца вкрадчиво заблестели.