Антигония. Роман

Вечером во дворике я выпотрошил на стол свой рыболовный хлам и решил вопреки всему заняться изготовлением перемета. Хэддл равнодушно наблюдал за моим копошением, но не выдержал, присоединился, и мы принялись разматывать на траве барабан с леской 0,80, для прочности сложили ее вдовое и по всей длине скрепили петлями для крючков, они же не позволяли леске раскручиваться.

Узлы на крючках Джону давались с трудом. Леска, предложенная мною под поводки, оказалось толстоватой, и при наматывании петель на цевье спиралью, главная затягивающая петелька соскакивала. Мне пришлось не один раз показывать ему, как, увеличивая первую петлю в размере, загибать ее пальцем и придерживать при наматывании витков, прежде чем расправить, пропустить конец в противоположную последнюю петельку и тут же в ушко, прежде чем всё затянуть, ― процедура была скрупулезной. Поскольку мой друг был левшой, мне никак не удавалось продемонстрировать ему последовательность жестов ни с левой руки, ни через овальное зеркало, которое я принес на улицу, сняв его со стены в прихожей…

Уже смеркалось, с поводками и крючками мы возились уже битый час, когда из-за угла, со стороны ворот, показалась хозяйка. Принаряженная, в выходном юбочном костюме, она вела за собой незнакомца, низкорослого, улыбающегося азиата в рыбацком вотерпруфе. Извинившись за неожиданный визит, мадам Риё объяснила, что должна показать гостю наш флигель и дворик, но только снаружи, не входя внутрь. Вилла предлагалась к продаже, и на нее приехали посмотреть.

В некоторой панике, будто браконьеры, которых накрыли с поличным, мы убрали с травы леску с уже привязанными крючками, освободили гостям проход.

— Прощу прощения… Рыбалка? ― забормотал азиат с необычным акцентом, до ушей улыбаясь. ― Троллинь?

— Trolling? Yes! ― подхватил Хэддл, он был рад возможности вымолвить хоть что-то членораздельное; мы стояли и глазели на них как истуканы.

Азиат кое в чем разбирался. Леску такой толщины можно было прицепить разве что в хвосте рыбацкой шхуны, промышляющей ловом акул или, уж как минимум, крупных скумбриевых. Но, к счастью, гость не настаивал на объяснениях.

— Вы американцы? ― спросил гость.

— Американцы, ― закивал Хэддл.

— Осень приятно, ― закивал азиат. ― А я китаец…

Хозяйка, от смущения готовая вылезти из кожи вон, повела гостя в обход флигеля. Тот рассматривал кусты, изучал каждую царапину на стене, что-то высматривал в карнизах, за пристройками, возле изгороди, опять в кустах, на всё с одобрением кивал, но невозможно было понять, что у него на уме.

Когда они вернулись к входу в жилую часть флигеля, я предложил им всё же войти в снимаемые нами апартаменты ― нас это нисколько не стесняло. Китаец заводил перед лицом пятернями:

— Не надо! Не надо! И так хоросо!

Под ногами у него что-то хрустнуло. Он отшагнул в сторону, и нашим взорам предстала раздавленная золотистая рыбка ― пластмассовый воблер Хэддла, из тех, что были куплены в Париже у Жана. Острыми тройниками ценнейший воблер засел азиату в подошву.

— Какая неприятность! Осень вазное! ― лепетал китаец по-французски, сюсюкая на каждом слове. ― Я понимаю… Это для вас сто-то ценное. Сто я могу сделать?

— Черт с ним, ― обронил Джон; и действительно, кого винить, если сам он по возвращении домой распустил катушку вместе с воблером прямо на траве, где всё и бросил. ― Не ваша вина. Куплю другой.

— Вы расстроены?.. Какая досада!

Мадам Риё, участливо перебегавшая глазами по нашим минам, тоже стала распинаться:

— Это я виновата, простите меня. Я… я хотела вас пригласить… если вы не против… поужинать с нами. Мы с дочерью… Да вот и месье Чу тоже остается.

— Не утруждайте себя, ― придержал я хозяйку.

— Да нет! Я не поэтому! ― вспыхнув, она окончательно смешалась. ― Нам было бы очень приятно… Сегодня Пасха, воскресенье… Ну, согласны?

Отказываться было просто невежливо. Несмотря на протесты хозяйки, Джон настоял на своем ― хотел принести хотя бы десерт и собрался ехать в кондитерскую при въезде в порт, надеясь, что из-за праздников она еще открыта в этот час. Нас ждали через полчаса…

Обе хозяйки, до странности схоже принаряженные в темное, синее, обхаживая гостей-мужчин, не переставали сновать через просторную, залитую светом, заставленную диванами и фикусами гостиную. Хэддла поили копченым ирландским виски. Он не переставал его расхваливать. Я предпочел рюмку портвейна. Китаец довольствовался газированной водой с лимоном.

Немного желтолицый и до странности слащавый в манерах, какой-то рассыпчатый, месье Чу оказался художником. Он жил в Париже, имел каморку в Круазике ― портовый городишко в двадцати километрах южнее по берегу, за солончаками, ― не то снимал там дворик под мастерскую, но временно, как он охотно о себе рассказывал, так как давно решил обзавестись в этих краях собственным жильем.