Антихрист

В подзаголовках номер главы у Булгакова означает соответствующую главу «Апокалипсиса», а цифра в скобках, в тексте, означает номер стиха.

Я. С. Друскин. Дьявол

Идея или понятие дьявола. Антиномия «ненависть — виновность» в смысле causa[349], то есть причинности, определяет мое состояние сейчас. Невозможность ни принять, ни отвергнуть дар ответственности и абсолютной свободы есть мое состояние в свободе выбора. Тогда вина–causa, подаренная мне, становится виной–culpa[350]; само же несоответствие бесконечного дара моей невинности, то есть сотворенности, есть мой грех. В свободе выбора реальное и идеальное, практическое и теоретическое, душевное и духовное разделяются, вернее, разделяется то, что до грехопадения, в невинности, существовало как тождество — в реальном, практическом, душевном. Через Христа разделенное снова объединяется, но теперь в форме духовного. После грехопадения мое тело стало душевным. В Воскресении же, говорит апостол Павел, оно станет духовным.

Христос отказался от вины–causa, приняв на себя вину–culpa, то есть грех всего мира. Дьявол — анти–Христос: имея в своем тварном самосознании вину–culpa, он пожелал сам, без помощи Христа, то есть самовольно, взять на себя вину–causa, отказавшись от виныculpa. Поэтому в нем нет той раздвоенности, которая есть у нас; он не живет в противоречивой свободе выбора. Он предельное само–сам, чистая воля, то есть злая воля. Как предельная реализация свободной воли, он, во–первых, не знает свойственных нам сомнений и колебаний, и, во–вторых, его телесность духовная — та, которую мы, по ап. Павлу, получим только в воскресении из мертвых. Для нас он — нематериальный злой дух.

Так как он — анти–Христос, то есть злой дух, то есть его духовность антидуховна. Но и антидуховная духовность нематериальна.

Наше земное, душевное тело часто бывает для нас источником соблазна. Но и плотские прихоти и желания — это еще не сам грех, а только наша человеческая слабость в состоянии свободы выбора. Эта слабость, с одной стороны, влечет нас к греху, с другой же — препятствует полной реализации собственно греха, то есть злой воли. Дьявол свободен от этой слабости: единственное его желание —пусть будет не по Твоей, а по моей воле.

У дьявола нет наших сомнений и колебаний, в его желаниях нет раздвоенности. Он желает всегда одного — зла. Но само единство его желаний, его своего рода монофизитство[351] и монофелитизм[352] —есть сама раздвоенность: «имя мне легион»[353], — сказал он. Он осуществил невозможное для человеков, но не как Бог, не как Христос, а как самосознающая тварь. Он преодолел раздвоенность самосознающей твари: «causa/culpa», «невинность/виновность», преодолел сам, отвергнув culpa и взяв на себя causa. Так как он не Бог и не Христос, то он мог не реально, а только в намерении взять на себя виновность в смысле причинности. Полностью отвергнув вину–culpa, он отверг и саму антиномию — грех. Тем самым он сам становится грехом — персонифицированным грехом.

Поскольку он преодолевает антиномию не реально, а только в намерении, в собственном намерении, то в своем монофелитизме он стал принципом раздвоения: дьявол — дух сомнения и антисоборности. В Богочеловеке — тождество нетождественного; в дьяволе — нетождественность тождественного. Поэтому он разрушитель; его единство чистой злой воли — разрушительное единство. В Книге Бытия, гл. I, он говорит: «А правда ли?..»[354] Его вопрос и есть разрушительное единство; он не сам разрушает, но соблазняет другого на разрушение. Он сама энтелехия разрушения и антисоборности: разрушение Божественного домостроительства.[355]