Антикварная история

– История с Константином не связана с другими, так сказать, неприятными событиями последнего времени, но она кое-чему меня научила. Нельзя ни в чем быть уверенным, даже в том, что мой сейф неприступен, как Центробанк. Этот засранец… то есть я хотел сказать, специалист по электронным устройствам, в один прекрасный день мог открыть и его, если бы такая идея пришла ему в голову.

– Это вы к чему, Лев Моисеевич? – удивилась Маша.

– К тому, что я не имею права держать у себя чужую вещь, раз не могу обеспечить ее безопасность.

Директор открыл сейф и достал из нее коробочку с камеей.

– Возьми. Эта печальная камея должна таки вернуться к своим. Поняла?

Маша подпрыгнула на месте.

– Поняла, мой любимый Лев Моисеевич! Еще как поняла! Вы – мой герой! Спасибо, и… я вас просто обожаю!

Сама не своя от восторга, Маша кинулась к Суслину и запечатлела на его лысине смачный чмок.

– Ты что, Муся, с ума сошла? Да если Картина Рафаэля учует, что от моей головы пахнет девичьим поцелуем, все закончится самым плачевным образом! Для меня, разумеется!

– Не бойтесь! Я приму удар на себя!

Подарка от нее Вадим не ждет, и пусть. Камея – это ведь и не подарок вовсе. Это просто новогоднее чудо!

Пребывая в мечтах о сюрпризах и чудесах, она не сразу услышала звонок, потом долго рылась в сумке в поисках сотового. Наконец нашла.

Звонил Пашка. Сейчас будет требовать продолжения банкета.

– Привет, мать!

– Здорово, Пашка. Ты чего это вдруг?

– Да вот хочу сказать спасибо за подгон. Вчера отлично наши сыграли. У тебя что, хахаль из хоккеистов? Или родственник?

– Ни то, ни другое. Со мной вместе врач из команды тренируется.

– Ты что, в хоккей играешь?

– Какой хоккей, Пашка? Врач занимается айкидо. Со мной тренируется.

– А ты, типа, Джеки Чан, что ли?

Маша вздохнула.

– Нет, я – Стивен Сигал.

– Ааа… – протянул Пашка, как будто ему наконец стало все ясно. – Так это… я тут подумал…

– Не тяни. Чего ты хочешь? Только сразу предупреждаю: в пределах разумного.

– Познакомь меня с Гусевым. Можешь?

– Пашка, ты совсем? Я же тебе говорю: знаю только одного из врачей. Он и так уже…

– А если я тебе скажу, что твоя Анна Гильберт не была расстреляна в двадцать третьем году?

– Врешь. Я сама видела документ, в котором черным по белому…

– Мало ли что ты видела. Я точно тебе говорю: ее не расстреляли.

– И как тебе удалось это выяснить?

– Когда ты позвонила с просьбой собрать материалы, я решил пойти, как говорится, широким кругом и позвонил своей тетке. Она преподает в универе и занимается как раз периодом двадцатых годов. У нее докторская посвящена репрессиям раннего периода. Позвонил так, на всякий случай, чтобы самому меньше париться. Вдруг у нее материалы под рукой. Когда я ей обсказал, чего тебе надо, она на фамилию Гильберт среагировала. Мол, мелькала такая. Я сразу ее в оборот. Скинь, теть Вер, материальчики. А дня через два она позвонила и говорит, что ошиблась, не нашла ничего про Анну Гильберт.

– И что? – нетерпеливо спросила Маша.

– Вчера вдруг объявилась. Прикинь, говорит, все же кое-что надыбала. Эта фамилия встречается в воспоминаниях одной зэчки, что сидела в СЛОНЕ. Знаешь, что это?

– Соловецкий лагерь особого назначения.

– Этот вообще самый первый исправительно-трудовой лагерь. Его в двадцать третьем году открыли, а в тридцать третьем ликвидировали. Так вот, Гильберт там точно была.

– Как зовут твою родственницу?

– Вера Васильевна Могилевская. Телефончик скину. Звони смело. Она тетка контактная. Только про меня, грешного, не забудь, ладно?

– Пашка, если ты прав, то я в лепешку расшибусь, но устрою тебе селфи с Гусевым.

– Ловлю на слове! Ну пока, мать!

Письмо Анны

Пашка не соврал. Могилевская как будто даже обрадовалась Машиному звонку и тут же согласилась встретиться.

– Только сегодня у меня аншлаг. Три пары, кафедра, заседание в горсовете. Завтра после пяти сможете ко мне подъехать?

– Конечно, Вера Васильевна! – воскликнула Маша.

В университет она прискакала за час до назначенного времени и долго мыкалась в коридоре у двери с надписью «Кафедра новой и новейшей истории». За дверью шли дебаты. Наверное, решают, кого допустить к сессии, а кого отправить в путешествие по девяти кругам ада, подумала Маша и улыбнулась, вспомнив студенческие предсессионные муки.

Наконец за дверью стало чуть тише, и преподаватели стали по одному и стайками выбегать из кабинета. Маша пропустила всех и зашла. Вера Васильевна оказалась молодой сухопарой женщиной с короткой мальчишеской стрижкой.

– Вы Мария Заречная? Проходите. К вам, наверное, все пристают из-за фамилии? Сразу начинают начитанность демонстрировать.

– Как вы догадались? – засмеялась Маша.

– Моя девичья фамилия – Саврасова. Не представляете, как мне надоело отвечать на вопрос, не я ли написала картину про грачей.

Вера Васильевна хохотнула.

– Быть Могилевской гораздо проще, хотя несколько раз меня пытали, не сестра ли я какой-то актрисы. Садитесь рядом. Будем вместе смотреть в мой комп. И кстати, можно просто Вера.

Маша пристроилась к столу. Сердце вдруг лихорадочно застучало.

– Не ожидайте слишком многого, – пролистывая файлы, сказала Могилевская.