Антипитерская проза

Лида показала дом Андрею. В трех комнатах хлопотали Лидины родственники, люди, с которыми Андрей никогда не был хорошо знаком. Какую-то мебель Андрей узнал; узнал ковер из душанбинской квартиры, который лежал там на полу в гостиной, в зале, как там говорили, а здесь был прибит к стене. Скрипели дощатые полы. Трюмо и телевизор были накрыты простынями. На круглом столике горели свечи, отражаясь в маленьких иконках, в том числе в любимой Костиной — Николая Угодника. Гроб, огромный и кособокий, с какими-то хлипкими, как показалось Андрею, боковинами, стоял на двух длинных лавках.

Громадным и простодушным лежал в гробу Константин. Его лицо, непривычно распухшее, продолжало сохранять знакомую иронию. К ней примешивались предсмертное мучение и прощение. Кто-то сказал: «Не дождался братишку. Так ждал. Никого не хотел признавать. Только брата ждал глазами». Лида добавила: «Только вчера в девять вечера скончался. Уже ничего не говорил, ни с кем не попрощался». — «А чего прощаться? Подумал, наверно, на том свете свидимся. Чего лишние слова говорить?» — «Да не мог уже совсем говорить», — уточнила Лида. «Разбросало родню в разные стороны. Вон как братья далеко друг от друга живут».

В доме нестерпимо пахло совсем не смертью брата, а простым разложением.

Андрею стало легче, не так муторно, когда он дал денег на похоронные расходы Лиде, кажется, уже ожидавшей от Андрея этой помощи с некоторым нетерпением (надо было заплатить за продукты и водку на поминки) и, кажется, рассчитывавшей на большую сумму. Андрей вышел с матерью из комнаты во двор, сливающийся с невнятной степью, дышащей в звездное широкое небо.

Под навесом с мутной лампочкой Андрей выпил с друзьями брата, испытывая вместе с ними уважение к хорошему и веселому человеку.

Ренат рассказал, что Константин болел недолго, по крайней мере на виду у других. Смерть не хотел признавать, улыбался лукаво ей, как будто водил ее за нос. Он ведь был таким стойким, терпеливым, гордым. В больнице диагноз написали: «Отек легкого». Забирайте, говорят. Да разве они там лечат, в этой своей избушке на курьих ножках? Поверил, что умирает, когда увидел свои распухшие ноги, даже прослезился чуть-чуть. Смотрел с такой обидой и пощадой: вот вы остаетесь, а я умираю. Потом все равно улыбнулся, как будто что-то про нас смешное вспомнил, и так с этой последней шуткой и умер. Что он про нас такое смешное унес, только догадываться остается, но что-то очень смешное, просто уморительное, а смысл, мол, на том свете узнаете.

Ренат стал человеком рассудительным, и теперь, кажется, к нему перейдет Константиново первенство, но это уже будет лидерство иного рода — подражательное, сноровистое, с новыми, осоловелыми хохмами.

Рыжий Миша, стеснительный мученик, вышедший недавно на волю с абсолютно голым черепом, примостился, как всегда, на корточках в сторонке. Он пытался разглядеть в Андрее черты Константина. Но, может быть, только в голосе Андрея, не в тембре, а в манере говорить слаженно и точно, угадывалась частичка живого Константина, все остальное в Андрее было неизвестным, особенно его задумчивость, не говоря уже о хорошей одежде и очках.

Младший брат Рената, Фарид, зябнувший и потиравший пальцем свои странно щеголеватые усики, поправил брата, когда тот сообщил Андрею, что Оскар, самый бескорыстный и доверенный друг Константина, на похороны приехать не смог, потому что теперь живет в Германии, в Гамбурге. «В Висбадене», — уточнил Фарид. «Да, Оскар теперь такой буржуй стал, посмотришь потом у Лиды фотографии. Отъелся, не пьет, получает солидную пенсию за отца-эсэсовца. Константин спас Оскара от психушки. Присылает посылки. Дубленку прислал. Звал Константина приехать. Куда из этой дыры? Тут половина наших без российского гражданства, на скотских правах. Многие уже обратно в Душанбе пакуются: там хоть квартиры остались, топчаны родные во дворах, дувалы, самбусса. А здесь? Ни работы, ни хаты, и местные злые, как собаки. Да у нас даже собаки добрее, чем вот эти братья Катасоновы. Тоже мне, русские». Ренат повернул голову к соседнему дому и длительно посмотрел в темень, утяжеленную огромной стеной, черным светящимся скатом крыши и каким-то плотным, спекшимся строем косматых, коренастых деревьев.