Антипитерская проза

Брр. Некомфортно, скажу я вам, лежать в потрепанном костюме, в котором я ездил обычно на работу. Не догадалась или пожалела женушка облачить меня в мой любимый клубный пиджак с изумрудными пуговицами в золоченом обрамлении и с каким-то тирольским гербом посредине. И где она отыскала этот жалкий тряпичный галстук в тусклую клетку? Был же у меня среди других, дорогих и парчовых, и черный итальянский галстук набивного шелка. Узел у него получается пухлым, респектабельным. В таком не грех подняться из гроба и на свадьбу улизнуть. Парфюмом, конечно, не побрызгали, чтобы чертей не приманивать... Шутки шутками, а полное одиночество, действительно, хорошо обретать в простых одеждах, среди аромата древесных корневищ, перегноя, мутных грунтовых вод, прошлых дольних весенних миражей, страшных горних далей. По своему новому автомобилю, поверьте, я здесь совсем не скучаю. Правда, вам все это мало интересно. Вас интересует конкретное, детальное описание загробной жизни. Но про это молчок. На это я не имею абсолютно никакого права. Умрете, всё сами увидите. Согласитесь, с некоторой завистью мы смотрим на покойников, потому как они теперь знают несравнимо больше, чем мы.

Перед самым выносом моего тела, когда я уже смирился окончательно с глухой обструкцией и даже стал благодарен скованной публике за тишину, я почувствовал вдруг мятеж среди собравшихся.

Я понял, кто был этим возмущенным существом, не смирившимся с похоронным диссонансом. Это был один из моих поставщиков, вернее, была она — Любовь Николаевна, которую в силу ее томительной молодости всегда хотелось назвать Любонькой. Любовь Николаевна поставляла нашему ведомству компьютерную технику и никогда не тянула с так называемым «откатом». Я был для нее нужным человеком: я готовил документы на тендерную комиссию. Помимо оговоренных выплат, Любонька не забывала побаловать меня бутылочкой Jack Daniel’s в день моего рождения, а также 23 февраля и на Новый год. Любонька была свежа и крепко сложена. Ничего лишнего не было в ее бедрах, но и не было того, чего бы в них недоставало. При этом она обладала ухоженным, умным и быстрым лицом светской львицы. Иногда она сердечно, как-то по-деревенски, вздыхала.

Я понимал, что Любоньку, которая привыкла любое дело ткать из нитей установленного порядка, возмутило странное пригробовое молчание. Она сделала плечиками в шубке нетерпеливое движение вперед, столь же гадливое, сколь и волнующее, она негодующе оглядела ареопаг, она открыла было рот для своего торжественного возгласа, чтобы спасти положение, чтобы спасти похороны, но через секунду лишь еле слышно выдохнула воздух из своей поднявшейся груди натурально, участливо, как умела только она. Поверьте, мне было приятно, что она переживала потерю не только заказчика, но и человека.

Я знал, что теперь Любонька деликатно выберется из мертвой толпы и под ручку со своим рослым кавалером пойдет к машине, всхлипывая милым баском в его плечо.

Знала бы она, как я ей был благодарен за этот сострадательный порыв! С ним я ушел в могилу счастливым и прощеным.

...В землю меня закопали скрытно и торопливо, словно украденную вещь.

И только мерзлые комья земли не боялись падать на крышку гроба громко и отчетливо, будто крупные капли дождя. С какой настоятельной радостью стучали они по моей новой кровле — знали бы вы! Как симфоническая поэма для ста метрономов! Рассыпчато, дружно, крещендо!

АНТИСЕМИТЫ

1 

На похоронах Ручкина всласть наговорились о засилье евреев.

Как будто до отвала наелись чего-то скоромненького: супа кровяного с гренками с фаршем и пармезаном, пирожков слоеных в виде рога изобилия с мозгами, поросенка жареного, фаршированного ливером, головы старого вепря, да все это пропитали горючей прозрачной слезой под селедочку с крохотными рыжиками. Сытость наступила угрюмая, метафизическая. Некоторые испытывали переедание и пресыщение.

На самом деле за поминальным столом Слава Сомов, Николай Сергеич, Неелов, Овсянников, Верочка, Пахомов, Карасев угощались без смака ломтиками полукопченой кисловатой колбасы, адыгейским обветренным сыром, отварной картошкой и тусклой водкой, купленной неумелой рукой.

Покойный Ручкин принадлежал к типу антисемитов-борцов, то есть к людям громогласным, цельным, упрямым, прямодушным, и поэтому его проводы поневоле носили отпечаток его жизни. В гробу он распростерся свирепый, белый, осунувшийся, с усами, которые топорщились с какой-то новой, невиданной силой. Усы как будто закостенели и напоминали вторые, наружные зубы. Смежившиеся веки у покойного оказались истрепавшимися, сквозистыми, как батист, и сквозь них были видны в желтой радужной оболочке черные кляксы зрачков. Пузо у Ручкина опало, на маленьком возвышении лежали женские, жалобные его кулачки, носы туфель были нестерпимо узкими.