Антипитерская проза

Павлику и раньше нравилось пить пиво с Андреичем, потому что тот умел говорить как-то очень красиво, но при этом понятно. Больше никто из знакомых Павлика так красиво и вразумительно почему-то не мог говорить. Особенно ровесники Павлика гнушались выражать мысли связно: подразумевалось, что речь как нечто последовательное и протяжное — это уж совсем «голимо» и «западло». Павлику было любопытно, кто кого так хорошо научил говорить в семье Андреича — Андреич жену или жена Андреича. Павлик хотел было уже спросить у Андреича, как зовут его жену, но решил, что лучше узнает потом у кого-нибудь другого.

Какое-то потрескавшееся, но подобострастное лицо наклонилось к столику и спросило у Андреича: «Петрович, не выручишь?» — «Завтра, Аполлинарий Львович, — правдоподобно ответил Андреич и уже для Павлика уточнил: — Ты себе представить не можешь, как быстро человек из Николая Андреича превращается просто в Петровича».

Запахло многослойным ссаньем: рядом остановилась, в рыжем косматом шиньоне, из-под которого не выбивалось ни одного живого волоса, пьяная тетка, с хаотичными напластованиями на спине и ногах.

«Ой, какой красавец! — неожиданно бодро сказала она Павлику и поправилась: — Пардон, красавéц. Как тебя зовут? Не хочешь говорить, не говори. У меня к тебе есть коммерческое предложение на сто долларов. Ко мне один красавчик ходит, типа тебя, раз в месяц, я ему за услугу, сам понимаешь какую, всю свою пенсию по инвалидности отдаю. Всю. Хочешь, тебе буду отдавать? отдаваться? Ха-ха-ха! Хочешь? Вся. Я щедрая! Я, между прочим, была директором этого комплекса — теперь Славянским, мать вашу, базаром назвали».

«Валька, уймись», — с похотливой энергичностью рассмеялся старик за соседним столиком.

«Я не Валька, я Валентина Михайловна. Прошу любить и жаловать».

«Почему не Валентина Ивановна?» — подошел толстеющий, как кувшин на гончарном круге, джигит.

«Михайловна я. Не надо мне, Рашид, чужие заслуги клеить».

«Э, вали отсюда!» — толкнул Рашид Вальку раздраженно, уже не шутя.

Видимо, Рашиду не понравилось не то, что Валька сильно воняла, а то, что она сделала ему замечание, как ему показалось.

«Раскольников наших дней не будет убивать старуху-процентщицу — он пойдет к ней на содержание и разорит до нитки, — сказал Андреич. — Эх, Павлик! Павлик Миловидов! Не обижайся, но почему-то мне кажется, что в вашем поколении, к сожалению, ничего, кроме молодости, нет. А молодость тратится быстрее денег».

«Ерунда! — пошел в атаку очкарик и хлопнул наконец бейсболкой о стол. — Все мы русские! И они тоже».

«Кто — они?» — внешне агрессивно переспросил Павлик.

«Теперь всякий пьяный мужик называет себя русским», — сказал Андреич.

«Андреич, ты всегда так прикольно говоришь!» — хмелея, порадовался за Андреича Павлик.

«Русский человек, уж коли о нем некстати зашла речь, порой словно робеет перед величием родного языка. Произнесет какое-нибудь слово и вдруг засмущается того, что это он это слово произнес», — сказал Андреич.

«Фигня все это!» — продолжал обращать на себя внимание растрепанный очкарик.

«Заткнись, пожалуйста!» — сказал Павлик и наконец начал хохотать над очкариком, как над нелепой птицей.

«В последнее время, — тоже засмеялся Андреич, — появился странный тип очкариков — очкарики-неинтеллигенты, очкарики-жлобы (раньше такого не было), с такими грубыми повадками, что им могли бы позавидовать даже обычные жлобы, не очкарики».

Очкарик снова облачился в бейсболку, но снял очки; глаза у него оказались совсем белесыми.

«Другое дело, — утешил Андреич очкарика. — Без очков у вас лицо будущего мученика».

Очкарик опять пошел на рокировку: сорвал головной убор и надел очки, временно растерявшись.

Павлику позвонил директор, беспокоясь, когда они появятся на работе. Павлик перезвонил Сереге; у того, как оказалось, возникли проблемы с колесом, и он заехал «в ближайший шиномонтаж», обещал, что скоро будет. Андреич предположил, что Серега не преминул лишний раз подхалтурить, кого-нибудь в Купчино или на Гражданку «по пути» подбросить. Павлик согласился, что Серега еще тот хапуга.

«Знаешь, Павлик, я Серегу ждать не буду, — сказал вдруг ровно осоловевший Андреич. — И никуда с Серегой не поеду».

«Чего это ты, Андреич?»

«Серега твой считает меня человеком никудышным, даже не пропащим (это как раз не страшно), а именно никудышным, зря коптящим белый свет, ненужным», — с усмешкой резюмировал Андреич.

«Ну и что! Да Серега — тупой! Тупой по жизни», — настаивал Павлик.

«Нет, по жизни, как ты говоришь, он как раз не тупой, а так, — разумеется, тупой. Поэтому я с ним и не поеду. Зачем? Какой резон? Я, пожалуй, вот что сделаю: я поеду к Пете, к Петру Петровичу, и вернусь на его машине вместе с ним к обеду. Пусть директор нас ждет».

«Не приедешь ведь, Андреич?» — засомневался Павлик.

«Пусть директор ждет, — чересчур твердо поднялся Андреич. — Представляешь, один алкоголик завязал и начал борьбу с мировым злом. Жалкое зрелище, я тебе скажу!»

«Андреич, ты больше не пей, — попросил Павлик по-родственному. — У тебя очень хорошая жена. Я ей сегодня звонил».