Антирретики против Акиндина

28. Если тварно увиденное, и к тому же — свет, как и сам ты прежде доказывал, то какого же творения — и [даже] одного лишь [его] созерцания — недостоин Павел, и не только Павел, но и архангелы? Как и по какой причине для видящих, по–твоему, одни лишь тварные вещи и от них лишь видящих и знающих Бога людей, ангелов и архангелов одно лишь это творение является невидимым и непостижимым? А если [этот свет] нетварен и сущность божественная, как сам ты, премудрый, и это здесь доказывал, говоря, что он невидим и самому Павлу, и ангелам, то как же, скажи, прежде всеми способами ты доказывал, что оно тварно? Пусть будет нетварным прежде тварное по причине чрезвычайного раз{стр. 213}нообразия твоей мудрости и богословия; как же тогда того, что увидели Петр, Иаков и Иоанн, Павел не удостоился? Разве потому, что, когда Павел был призван, Христос был на небесах? Но Он сам был Тем, кто позвал Павла, явившись посредством такого же света, как пишет божественный Лука, и мы немного выше произнесли слова отцов, которые говорили об этом, но также и сам Павел о себе самом свидетельствует. Пусть же будет, что Павел был на земле, а Христос на небесах, и, по твоей высоте или глубине богословия, не могла свыше дойти до нас светлость божеского света. Но разве не были ангелы и архангелы вместе с Ним? С каким расчетом и их, человече, ты лишаешь света, при том, что отцы ясно говорят, что «весь умопостигаемый порядок премирных [сил] невещественно питаемый воссиявшим на Фаворе светом можно полагать нагляднейшим доказательством человеколюбия о нас Слова» [919]?

29. А то, что Акиндин, подвергающийся опасности впасть в диаметрально противоположные нечестия, доказывая, что этот свет нетварен, и для забавы иногда говоря [это] языком, не только фантазирует, что этот свет есть сущность Божия, но и тем, кому одним лишь, как он говорил прежде, он был видим, теперь его полагает незримым, будет явно по ходу его речи. Ибо он говорит, что «единственный нетварный свет и нетварная слава, то есть божественная природа, совершенно по самой себе незрима». Итак, поскольку он называет божественную природу единственным нетварным светом и нетварной славой, то явно, что, когда он называет или помышляет тот свет нетварным, то считает его сущностью Божией; и не допускает, чтобы он был видим даже тремя апостолами на горе. Ведь и согласно ему совершенно невидима по самой себе божественная природа.

И однако, не только исходя из того, что он говорит дальше, но и из того, что он прежде сказал, очевидно, что он мнит этот свет сущностью Божией и исключает из созерцания божественнейшего света на Фаворской горе и тех из апостолов, которые взошли [туда] вместе с Иисусом, когда он лжет и на Златоустого отца. Ибо он, убеждая вначале оставить нетронутым и без тщательного исследования, или скорее неуслышанным, сказанное святыми про сей свет, чтобы мы не почитали две божественности, — незримую и увиденный свет, — затем тут же побуждает [к этому], безумствуя и сам себя посекая, и делая ровно то, что сам он запрещает, и с прибавлением воистину запрещенным. Итак, он прибавляет: «Все это очевидным образом отсекает одним махом божественный Златоуст, высказываясь об этом в [своем толковании] на [евангельские слова] «видехом славу Его, славу яко единороднаго от Отца» [920]: «Не узрели бы, {стр. 214} если бы Он явился нам посредством сродного (συντρόφου) тела» [921]. Итак, явилась тогда апостолам слава и божественность Иисуса, но не обнаженной и не сама по себе. «Ибо божественность, — говорит богослов, — сама по себе невидима» [922]. Итак, то, что само по себе невидимо святым ангелам и человекам, чем иным является, как не сущностью Божией? Ибо Бог, будучи по ней невидим для всех, многообразно становится видим посредством энергий [923].

ГЛАВА 8

О том, что, выставив двух свидетелей, — Златоуста и Григория Богослова, — последнего он выставляет против самого себя, а на Златоглаголивого отца еще и клевещет.