Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

Усугубило разброд и возвращение заключенных из лагерей, которое было воспринято интеллигенцией с эдаким “комплексом вины”. Из уст в уста передавалось выражение А.Ахматовой: “Две России глянули друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили” (ох, не зря ее порол Жданов!) Заключенные вовсе не были “второй Россией”, после ХХ съезда выпустили несколько сот тысяч человек, да и то совершенно разношерстных. И невиновных, и вкупе с ними таких, кто был осужден вовсе не без вины. Под бывших политических косили и уголовники, это стало престижным, давало возможность получше устроиться. Вперемежку с правдой пошли гулять придуманные байки и слухи о лагерях. Их порождали и сами зэки, и те, кто никогда не сидел, дабы поразить воображение собеседников.

Среди освобожденных были и троцкисты, бухаринцы, социалисты, члены НТС — или те, кто в местах заключения нахватался их теорий. И стали распространять эти теории на воле. Кроме того, хрущевская “либерализация” открыла доступ к трудам социалистов, меньшевиков, троцкистов для советских институтов, подвизающихся в области общественных наук, истории партии. А молодые специалисты, знакомясь с подобными учениями, соблазнялись ими, начинали искать в них рациональное зерно, делились “находками” со своими друзьями. Добавились и религиозные гонения — и верующие становились оппозицией власти.

На изменение советского менталитета наложилось и влияние “разрядки”, попыток улучшить взаимоотношения с западными странами. Организовывались выставки зарубежного искусства, концерты иностранных исполнителей, международные конкурсы. В Москве возобновился всемирный кинофестиваль (впервые открытый в 1935 г.). На экранах кинотеатров появились иностранные фильмы, стал выходить журнал “Иностранная литература”. В 1957 г. прошел всемирный фестиваль молодежи. Начался обмен культурными, торговыми и прочими делегациями, в СССР стали приезжать зарубежные туристы. Правда, продолжалась и борьба с западными влияниями, но она принимала чисто внешние формы, как кампания против “стиляг”. А воздействия сказывались на другом уровне.

Советская молодежь потянулась к “свободам”, что усугублялось обычным юношеским желанием самовыразиться, проявить себя. В 1958 г. в столице был открыт памятник Маяковскому, и он стал излюбленным местом вечерних сборищ молодых людей. Читали стихи, пели песни… Словом, как сказали бы сейчас, просто тусовались. Но попытки комсомола взять эти встречи под контроль кончились ничем. А дискуссии, которые разгорались возле памятника, нет-нет да и касались “политики”. В итоге сборища на площади Маяковского просто запретили и разогнали. А такие акции вызывали недовольство, ответный протест. И стихи, песни, споры переносились в другие места. На кухни частных квартир, за чаем или за бутылкой. К кострам походов на природу.

Основным гнойником начинающегося внутреннего разложения России стала творческая интеллигенция. В сталинской модели державность оказалась неразрывно связана с идеологией. И атака на сталинизм одновременно нанесла ощутимый удар по устоям патриотизма. Теперь советская культурная среда претендовала на осуждение “ждановщины”, на расширение своей “свободы творчества”. Требования “партийности” и впрямь были чересчур навязчивыми, порождали искусственный и лживый официоз. Ему не верили даже читатели и зрители, а уж тем более не могли верить люди, которые сами создавали его.

Но других направлений советское искусство не знало. А путь возврата к национальным корням большинство творческих работников отвергало или не видело. Он был слишком замусорен коммунистической пропагандой, искажен, чреват опасностями — или связывался с “консерватизмом”, “реакцией”, сталинизмом. И творческая интелигенция пошла по тем путям, на которые ее подталкивали западные влияния. С одной стороны, начали развиваться космополитические тенденции — поднимались проблемы “общечеловеческих ценностей”, самокопаний, эгоцентризма, искусства ради искусства. С другой — становился модным нигилизм. Критикантство, скепсис, порождение сомнений, высмеивание отечественной жизни,

Однако Хрущев никак не был настроен на такое понимание “оттепели”. На встречах с деятелями культуры он заявлял: “В вопросах художественного творчества Центральный Комитет партии будет добиваться от всех… неуклонного проведения партийной линии”. Предупреждал: “Вовсе не означает, что теперь, после осуждения культа личности, наступила пора самотека, что будут ослаблены бразды правления, общественный корабль плывет по воле волн, и каждый может своевольничать, вести себя, как ему заблагорассудится”. И то, что, по его пониманию, выходило за рамки дозволенного, решительно пресекалось. Авторы подвергались резкой критике. Снятые ими фильмы попадали на полки хранилищ, их картины и скульптуры уничтожались или убирались с глаз долой. Их романы и стихи обрекались пылиться в ящиках столов.