Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

Однако деревня была взбудоражена погромами. Правительству не верили, ходили упорные слухи о возврате продразверстки. А раскулачивания вылились в новую волну безобразий. Ради тех же соблазнов пограбить, воспользоваться чужим имуществом, под кампанию попадали не кулаки, а просто зажиточные хозяева, попадали персональные враги местных активистов. В такой обстановке крестьяне сокращали засеваемые площади. В некоторых местах не хватило посевного зерна — выгребли вместе с “излишками”. И если пошли на убыль крестьянские бунты, то стало рости количество терактов против “раскулачивателей”. В январе 1928 г. в сельской местности был отмечен 21 теракт — в сентябре уже 103, в ноябре 216.

И положение с продовольствием ничуть не улучшилось, оно становилось все хуже. Опять, несмотря на объявленную отмену, пришлось в ряде местностей вводить “чрезвычайные меры”. А окончательное решение проблемы Сталин увидел в коллективизации. Указывал: “Нужно добиваться того, чтобы в течение ближайших трех-четырех лет колхозы и совхозы… смогли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба”… Кризис обострил и проблемы иного рода. Снова активизировалась оппозиция. Радек писал одному из товарищей: “В Москве нет хлеба. Недовольство масс… Мы накануне крестьянских восстаний”. Считали, что можно будет воспользоваться ситуацией для перехвата власти, реанимировали свои структуры, распространяли троцкистские листовки.

Но наряду с “левым уклоном” в партии заговорили и о “правом”. Только сперва это не имело никакого отношения к Бухарину и его группировке. Как уже отмечалось, в условиях нэпа многие местные руководители вошли во вкус “красивой жизни”. Вели дела с нэпманами, покрывали их махинации, “барствовали” в своих владениях, погрязнув в кутежах и сексуальных удовольствиях. Когда начали раскручиваться дела о спекуляциях с продовольствием, такие факты всплыли наружу. В мае 1928 г. ЦК принял постановление о “бюрократах, сращивающихся с нэпманами” в Смоленской, Сочинской, Артемовской, Ряжской и Сталинской парторганизациях. Указывалось, например, что на Смоленщине “губернские партконференции были сплошной большой пьянкой”, “старые революционеры превратились в пьяниц и развратников”. Было снято со своих постов и исключено из партии более тысячи руководителей, многие попали под суд. К “правому уклону” как раз и отнесли подобных “перерожденцев”, а потом добавили еще нескольких деятелей вроде заместителя наркома финансов М. Фрумкина, выступившего против раскулачивания.

Но возникло и охлаждение между Сталиным и группой Бухарина, Рыкова и Томского. Началоось оно вовсе не по вопросам экономической стратегии. Сталин понимал, что ошибаться может каждый и не склонен был драматизировать разногласия. Напротив, пытался сглаживать их. Когда в марте 1928 г. Рыков вспылил по поводу “чрезвычайных мер” по хлебозаготовкам и швырнул на стол заявление об отставке, Сталин написал на нем “резолюцию”: “Дело надо сделать так: надо собраться нам, выпить маленько и поговорить по душам. Там и решим все недоразумения”. Бухарин и его сторонники полностью поддержали курс на ускоренную индустриализацию, коллективизацию. Николай Иванович вовсю клеймил “правых уклонистов”, на XV съезде требовал “форсированного наступления на кулака”.

Конфликт обозначился, когда Сталин начал прижимать “феодальные княжества”. Выполнение указаний правительства шло вразброд, в парторганизациях вскрывались все новые злоупотребления. Вот и обратили наконец-то внимание, что различные партийные и государственные структуры живут и действуют сами по себе, подчиняясь лишь собственному руководству. Взять хотя бы приведенный выше пример, когда Политбюро принимало решения, а редакции газет действовали вопреки ему. (Кстати, как нетрудно понять, именно такая бесконтрольность облегчала регулировку советской жизни со стороны зарубежных сил). И Сталин решил покончить с этим. Во второй половине 1928 г. он начал брать различные ведомства под контроль. Представителей из аппарата ЦК стали вводить в Исполком Коминтерна, в редакцию “Правды”, в профсоюзы, хозяйственные органы, провели перевыборы в пытавшейся самостийничать московской парторганизации.

Вот эта борьба за централизацию как раз и вызвала резкую оппозицию Бухарина. Он снова поднял лозунги “партийной демократии”, подразумевая, что контроль со стороны ЦК ее нарушает. Использовал и экономические аргументы — но они были не самоцелью, а только средством. Как ранее указывалось, Николай Иванович многократно менял свои взгляды, и со сталинским курсом вполне соглашался. Но в условиях кризиса, когда горожане возмущались очередями за хлебом, а крестьяне — изъятиями хлеба, критика экономической политики оказывалась выгодной. Позволяла завоевать популярность, а в случае социального взрыва — даже и прийти к власти. В январе 1929 г. Бухарин выступил со статьей “Политическое завещание Ленина”. О работах “завещания” прямо речь не шла, но намек был более чем понятен партийцам, и название звучало открытым вызовом.